– А ты сама крещена? – спросила Сванхейд.

– Да. Я не ездила с княгиней в Царьград, была еще мала, но матушка моя ездила и с нею крестилась. А как она вернулась, она и нас крестила… Княгиня храм построила, во имя Святой Софии, чтобы как в Царьграде[9]… И я, и сестры мои тоже были крещены.

– Ну а кто крещен, тому себя убивать – грех большой, непрощаемый! – воскликнула Малфа; она тоже была крещена в Киеве, хотя здесь, где христианских священников и храмов не имелось, предпочитала об этом не вспоминать. – Если ты убьешь себя, то не встретишься с Улебом больше! Только если проживешь, сколько положено, своей смерти дождешься, тогда… быть может… за жизнь добрую и честную… Господь у себя в чертогах вновь вас вместе сведет.

Она не была уверена, что последние ее слова – правда, но не сомневалась, что добровольная смерть Правены уж точно помешает ей вновь обрести мужа на том свете.

Правена задумалась, опустив голову. Малфа угадывала – сейчас Правена потеряла мужа второй раз, потеряла надежду уже вот-вот увидеть его снова. Возможное свидание откладывалось… на много лет, может, двадцать или даже тридцать. И все это время она будет одна, будет страдать под гнетом горя. Одинокая жизнь разворачивалась перед ней длинным-длинным полотном, и нужно немалое мужество, чтобы свыкнуться с мыслью об этом пути.

– начала Правена, не поднимая головы.

У Малфы и Сванхейд немного отлегло от сердца – вдова начала причитать, а значит, смирилась с разлукой.

Слушая, Бер взглянул на Святослава. Князь поначалу был хмур, в ярких голубых глазах просвечивало недовольство: он бы счел весьма уместным, если бы молодая жена отправилась вслед за Улебом. Но, слушая ее звонкий молодой голос, князь постепенно расслабился, задумался, на лице появилась печаль. Особенно печалиться о ком-то другом он не умел, так может, предвидел, как над его собственной могилой когда-то будет причитать жена?

Жальник, где хоронили жителей Хольмгарда, лежал к востоку от города, а напротив, за ручьем, на лугу раскинулся стан Лютовой дружины. Лют пришел сюда вместе с большой дружиной Святослава, но Сванхейд позволила ему расположиться здесь, а не за Волховом, где такая скученность не привела бы к добру. Ручей был словно малая Забыть-река. К северу от него стояли молчаливые, поросшие травой могилы с высокими насыпями покойных конунгов и их приближенных, более низкие или вовсе скрывшиеся в траве – простых людей. К югу кипел жизнью стан живых – с шатрами из грубой шерсти, навесами из ладейных парусов, шалашами из веток и сена. Дымили костры, кипели черные котлы, ходили бараны и даже коровы, купленные Лютом на мясо для дружины. Когда ветер дул к жальнику, над могилами плыл дым от костров, веяло запахом варева, долетали голоса оружников.