Я посмотрел на свою будущую жену. Разорванное и окровавленное платье. Избитое лицо, сломанные пальцы. Шрам на горле. И усмешка, при виде которой становилось ясно, каким образом она заполучила все свои увечья.

Она изогнула бровь.

– Любуешься?

Я отвернулся. Когда Селия узнает, что я натворил, ее сердце будет разбито. Она заслуживает лучшего. Лучшего мужчины, чем я.

– Пойдемте. – Архиепископ жестом указал нам на безлюдный берег. Единственными зрителями на нашей церемонии были дохлая рыба и стая голубей, которые лакомились ею. Скелет рыбины торчал из сгнившей плоти, а уцелевший глаз смотрел в ясное ноябрьское небо. – Покончим с этим. Сначала ее необходимо крестить по велению нашего Господа, дабы не преклонились вы под ярмо, будучи неравными, ибо нет общения у света с тьмой.

Ноги у меня налились свинцом, и каждый шаг по песку и грязи давался с невероятным трудом. Следом за мной по пятам шел Жан-Люк. Я чувствовал, как он усмехается. Не хотелось и представлять, что он теперь думает обо мне и обо всем этом.

Поколебавшись, Архиепископ шагнул в серую воду. Он оглянулся на дикарку, и впервые в его глазах мелькнула тень сомнения. Будто он не был уверен, что она шагнет за ним. «Передумай, пожалуйста, – взмолился я про себя. – Забудь это безумие и брось ее в тюрьму, где ей самое место».

Но тогда меня лишат всего. Балисарды. Жизни. Обетов. Цели и предназначения.

Тихий неприятный голосок на задворках моего разума насмешливо хмыкнул. «Он запросто мог бы помиловать тебя, если бы только захотел. Никто не стал бы оспаривать его решение. Ты остался бы шассером и без женитьбы на преступнице».

Но почему же тогда он поступил иначе?

От самой этой мысли меня захлестнула досада. Разумеется, он не мог просто помиловать меня. Люди поверили, что я посягнул на честь этой девчонки. Неважно, что этого не было. Они сочли, что было. Даже если бы Архиепископ все объяснил народу, даже если бы она сама во всем созналась – люди бы стали шептаться. Стали бы сомневаться. Утратили бы беспрекословную веру в непорочность шассеров. Хуже того, они усомнились бы и в самом Архиепископе. В том, что им движет.

Мы уже погрязли в этой лжи. Уже объявили людям, что она моя жена. Если станет известно обратное, Архиепископа назовут лжецом. Этого нельзя допустить.

Хочется мне того или нет, эта дикарка станет моей женой.

Она шагнула следом за Архиепископом, топнув ногой, будто лишний раз подчеркивая эту истину. Вода брызнула Архиепископу в лицо, и он нахмурился, утерев ее.

– Какой любопытный поворот событий. – Жан-Люк наблюдал за дикаркой, и в глазах его плескался смех. Девчонка, похоже, о чем-то спорила с Архиепископом. Ну естественно.

– Она… меня провела. – Мне было больно сознаваться в этом.

Вдаваться в подробности я не стал, и Жан-Люк обернулся ко мне. Смех в его глазах померк.

– А что же Селия?

Я насилу ответил, ненавидя себя за эти слова:

– Селия знала, что нам с ней не суждено пожениться.

О том, как она меня отвергла, я ему не рассказывал. Насмешки Жана-Люка я бы не вынес. Или хуже того – жалости. Однажды, после смерти Филиппы, он спросил, каковы мои намерения касательно Селии. Вспомнив об этом, я ощутил, как стыд прожигает меня изнутри. Тогда я солгал ему, сказал, что мои обеты для меня важнее всего. Что я никогда не стану жениться.

И вот чем все обернулось.

Жан-Люк поджал губы, пристально глядя на меня.

– И все же мне… жаль. – Он бросил взгляд на дикарку, которая тыкала Архиепископу в нос сломанным пальцем. – Брак с подобным созданием будет… непростым.

– А бывает ли простым любой брак на свете?