— Да не, баба Тоня, это такой сорт, — влезла я. — Попробовать вам взяли.

— А, Лелька. Твоя идея была, признайся? Этот охламон разве догадается бабушке диковинок привезти? Хорошая ты девка, Лелька, хоть и змеищща.

— Чего это змеища? — обиделась я.

— Так вся ваша порода такая. Ну, чего встали, проходите! Руки мойте и за стол.

— Я на диете.

— Ничо, сейчас разговеешься. У меня щи нонче со сметаной. Еще добавки попросишь.

Бабка Тоня была права: добавки я просила. Дважды. А она сидела и улыбалась, глядя, с каким аппетитом мы двое уминаем ее стряпню.

— Гляжу, ты ожерелье-то бабкино носишь, — заметила старушка. — По душе оно тебе?

— Это? — я быстро убрала под футболку старинный кулон. Не любила, чтобы на него глазели. Это память о моей любимой бабушке Варваре, она мне его перед смертью на шею надела и пообещала, что он принесет счастье. Пока не принес, но какие мои годы?

— Это, это. Змеиный камень.

— Там жемчуг, ба, — поправил Пашка. — Красивый, большой, но не стоит ничего. Просто штука старинная.

Он прав. Я ювелиру свой кулон показывала, а он сказал, что серебро это да жемчужина, и ничего больше. Цепочка, на котором я ношу кулон, и то дороже стоит. Но я все равно его продавать не собиралась, поэтому покивала и обратно надела.

Да и не сказать, что особо красивое. Крупная капля белого жемчуга, а вокруг змея обернулась. Такое… не парадное. Но и не повседневное, но я его даже на ночь не снимала обычно, хоть и знала, что с жемчугом так нельзя. Мне все казалось, что если я сниму — бабушка меня сверху видеть перестанет.

— Ничего вы, дети, не знаете, — проворчала бабка Тоня. — Вот что, Павел, пока не стемнело, наруби-ка мне дров. А ты, Лелька, помоги воды принести.

Я закатила глаза. Началось! Сегодня вода, завтра огород, потом козу доить припашут! Нет уж, переночуем и домой.

— Тебе ведь двадцать годков минуло уже? — задала глупый вопрос бабка Тоня, ведя меня к колодцу, но почему-то за околицу.

— Двадцать два уже. Осенью двадцать три будет.

— Ой, перестарок! Ну, ничо-ничо, кровь не водица, царевичу сгодится.

— Баб Тонь, а колодец-то чего? — мда, девяносто лет — это вам не в тапки гадить. Бабка-то того уже, с катушек съезжает. Но щи у нее все равно обалденные.

— Так змейка моя, в поле-то лучше. Но мне самой не дотащить, а ты молодая, резвая.

— А Пашка что, не мог воды принести?

— Он дрова колет. Отрок в жизни топор не держал, пущай учится. Да пришли уже, Аленушка. Как же ты на бабку свою похожа, ой-ей-ей!

— Что, у нее тоже розовые волосы были? — пробормотала я, скептически разглядывая старый колодец. — Блин, тут вообще вода есть?

— Так загляни и проверь. Я-то все равно не увижу.

Я наклонилась, перегибаясь через черный подгнивший сруб, а потом… А потом эта старая карга толкнула меня в спину, да еще под колени.

— Да ты охрене… ла, — это я уже орала в колодце, уверенная, что смерть моя пришла. Не разобьюсь, так захлебнусь. А следом летело грозное:

— Принимай, змеиный царь, драгоценную. Будет с нею жизнь, как встарь, полноценная. Возвращать пора долги ночкой темною. Надевай-ка сапоги — да с короною.

Поэтесса, млин!

3. Глава 3. Навь и Явь

Алена

Летела я недолго, зато очень экспрессивно. А приземлилась и вовсе эффектно. Шею не сломала, в воде не намокла и вообще оказалась хрен знает где, наверное, в аду. Или в палате психбольницы. Или я заработала инфаркт и впала в кому, а теперь у меня глюки. А может, не было никакой бабки, никакого колодца и вообще это я вчера на концерте «Русалок» что-то лишнее употребила. Поди, в пиве что-то намешали.

Потому что вокруг было странное. Небо серо-голубое, солнца нет вовсе, кругом лес какой-то разлапистый, как в учебниках биологии: гигантские хвощи и папоротники. И главное, мужики. Змеемужики, да.