Я промолчала. А чего спорить, если харлекин прав?

Казалось бы, ночная скачка, а затем и охота на кэльпи закончилась удачно, ребенка мы вернули на руки плачущей матери целым и невредимым, да и я успела обобрать золотистую чешую с тела раньше, чем мы показались в таборе, но утром лирха Цара вежливо попросила нас с Искрой уйти, пока не поздно. Потому что отбитый у «водяной лошадки» мальчик, оказавшись в безопасности, под большим секретом поведал матери о «проклятии» своей спасительницы, о том, что глаза у пришлой женщины совсем не слепые, что они горят золотым огнем, а руки до плеч обращаются в ящеричьи лапки. Просил о помощи, а вместо этого навлек на нас пусть не беду, но неприятности.

– Не сдали бы, – задумчиво пробормотал харлекин себе под нос, взбираясь на недовольно всхрапнувшего коня и выпрямляясь в седле. Посмотрел на меня, усмехнулся своим мыслям и заговорил громче, уверенней: – Мы, конечно, оказали им неплохую услугу, но кто этих людей знает. Сегодня они тебе улыбаются, подливают вино в кружку и подсовывают девиц покрасивше, а на следующий день просыпаешься от ножа под лопаткой или от сапога стражника, ласково пинающего тебя в бок.

– Ладно тебе. – Я наклонилась, чтобы подобрать подол, едва-едва не касающийся сырой глины. Скрутила зеленый лен в жгут и подсунула кончик под узкий плетеный ремень, на котором болтался кошель с таррами. Идти сразу стало удобнее, зато стали видны ободранные накануне коленки и аккуратно замазанный густой коричневатой мазью, доставшейся от лирхи Цары, подживший порез на ноге.

– Красавица, спору нет, – усмехнулся Искра, подводя Вереска вплотную ко мне, наклоняясь и протягивая руку, перехваченную на запястье широким кожаным браслетом с металлическими бляшками. – Залезай, иначе до развилки с южным трактом до вечера не доберемся.

– Не люблю лошадей, – нарочито закапризничала я, с опаской глядя на рослого жеребца, спокойно стоявшего на месте и косившегося в мою сторону с редким безразличием. – Я на них ездить не умею.

– Тебе и не надо уметь. – Искре, похоже, надоело меня уговаривать, поэтому он просто склонился ниже, обхватил меня рукой за талию и легко вздернул наверх, усаживая за собой. – Достаточно лишь покрепче за меня держаться.

Я не успела толком возразить, только ухватиться за Искров широкий кожаный пояс, как оборотень ударил коня пятками по бокам и пустил вскачь по подсохшей уже дороге. Я пискнула и вжалась лицом в широкую спину харлекина, чувствуя, как меня подбрасывает на каждом конском скоке.

– Колени сожми!

– Что?

– Колени, говорю, сожми посильнее. – Искра обернулся, лисьи глаза его смеялись, играли на солнце янтарными окатышами. – Сидеть будешь крепче, а то болтаешься, как мешок с поклажей.

Я послушалась. На удивление, совет помог – подбрасывать и в самом деле стало не так высоко, но не прошло и четверти часа, как вначале колени, а затем и бедра начали каменеть от напряжения и ныть. Ох, и намаюсь я, когда слезу наконец-то на твердую землю! Похожие ощущения возникали, когда лирха Ровина учила меня ромалийским пляскам. Для танцев нужны были сильные, крепкие ноги, вот и приходилось то передвигаться вдоль дороги, у которой вставал табор, на карачках, мелким, переваливающимся «гусиным шагом», то подолгу стоять у стены на полусогнутых ногах, делая вид, что на самом деле ты сидишь на невидимом табурете. После таких занятий я тихонечко подвывала от «иголочек» в ступнях и икрах, а уж что творилось на следующее утро – страшно даже вспомнить. Ноги не гнулись вовсе, и если забраться в фургон по-прежнему было нетрудно, то вот спуск вниз по узкой разборной лесенке становился испытанием не из легких. Постепенно я привыкла, ни танцы, ни упражнения больше не вызывали таких болей, но с новым телом, судя по всему, придется начинать все заново, если я хочу и впредь чаровать нелюдь ромалийскими плясками.