Обнаженные тела юноши и девушки, написанные почти в натуралистической манере, золотисто светились. Дюрер, вспомнил Хаим, копия с диптиха «Адам и Ева». Выступив из темного фона, как из первобытной древесной коры, прародители человечества словно освещали стену, дымящийся душистой травой лаковый столик внизу и восторженное личико фрау Клейнерц.

– Они в самом начале любви, – ее голос напряженно дрогнул. – Видите, стоят отдельно. Между ними черта, но она вот-вот будет нарушена. Остался шаг, всего шаг – чтобы слиться в одно целое… Яблоки уже у них в руках… Вы чувствуете, какой чистый ток любви идет от этих людей?.. Я купила картину в Потсдаме. Дороговато, но я была очарована ими. Они – совершенство… Разве вы ничего не замечаете?

– Нет, отчего же, – Хаим прокашлялся. – Они прекрасны.

– Вас выдает голос, герр Хаим, – засмеялась фрау Клейнерц. – Вы волнуетесь, и на шее у вас начинает немножко дергаться кадык. Адамово яблоко… Адам тоже волновался, когда откусил свою половину яблока. Оно чуть не встало у него поперек горла. Но не думаю, что он пожалел. Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили, грязь к ней не прилипает. Я права, герр Хаим?

– Да.

Она глубоко и печально вздохнула.

– Мой бедный Йозеф… Он умер, и стало ясно – я никогда его не любила. Позже стало ясно и другое: Бог не дал мне встретить моего мужчину. Адам, которому была предназначена маленькая Ева по имени Лизхен Геллер, состарился где-то, как я. А может, его уже нет на свете, и я осталась вечной вдовой возлюбленного человека, которого никогда не знала. Геллер – моя девичья фамилия, герр Хаим… Увы, так на земле случается с каждым. Почти с каждым, за редким исключением. Слишком большая земля… Простите мою сегодняшнюю откровенность. Я – старая женщина, и мне уже не стыдно сказать то, что чувствует сердце. Я вовсе неспроста спросила вас: неужели вы ничего не замечаете в картине? Ну же, герр Хаим! Здесь такое сходство… Недостает только жизни.

– О каком сходстве вы… – Он вдруг понял, о чем она говорит.

– Да, да! Наконец-то и вы увидели! И еще раз простите, что я посмела примерить вас с Марией к наготе Адама и Евы! Их фигуры будто списаны с вас двоих… И лица – лица тоже похожи. Я долго смотрела, но так и не смогла уловить, в чем тут подобие. Выражение, невысказанность, божественный знак?.. Ах, герр Хаим! Фрейлейн Мария призналась мне, что осенью навсегда уедет из Клайпеды, но так не хочет ехать! У вас мало времени, милый Адам, торопитесь! Она уже держит яблоко, ваша Ева… Не дайте ей бросить плод, не надкусив.

Хаим вел сложную партию неизвестной игры, пытаясь удлинить время, а события ускорить. Он собрал чувственность в кулак и до поры до времени подавил преждевременное мужское желание.

Мария приходила каждый день. Через неделю все, что нужно, было благополучно переведено и отправлено на службу, где филантропический подвиг сотрудника оценили адекватно затраченным усилиям. Хаим получил неплохой гонорар и, поразмыслив, без особого зазрения совести решил до некоторых пор не открывать девушке эту маленькую тайну, чтобы их обоюдная «вина» перед фирмой не превратилась в снежный ком.

Они незаметно перешли на «ты», Хаим учился русскому языку и значительно преуспел. Читали стихи русских авторов, беседовали и спорили о книгах, о политике, обо всем, избегая лишь разговоров о чувствах. Обедали, а иногда и ужинали вместе. Она приносила брикеты вкуснейшего домашнего сыра – знакомые хуторские прихожане держали коров; он покупал лакомства и заморские фрукты. Домой провожал, когда на улицах загорались фонари…