– Пела. Раньше…
Звенигласка потянула рваную рубаху с плеча, а у Ирги сердце сжалось от ужаса и жалости. Вот, стало быть, почему найдёнка от людей шарахается…
– Старосте надо сказать, – выдавила Ирга. – Найдём паскудника…
Звенигласка медленно покачала головой.
– Найдём если даже… Что с того? Девке позор, а насильнику разве что по шее дадут. Смолчишь?
– И без меня все докумекали…
– Одно дело думки, а другое…
Звенигласка вздохнула, а Ирга вдруг подлетела к ней, обвила руками и прижала к себе. Так они и стояли долго-долго, а раны, что на теле, что на душе, словно бы затягивались одна за одной.
Отчего же нынче нет того тёплого чувства в груди? Отчего не тянет обнять подруженьку и всплакнуть, как тогда? Нет, нынче Ирга, если бы и обняла Звенигласку, придушила бы на месте. А потому и обнимать не спешила.
– Пойдём, что ли. Скоро стемнеет.
И то верно, до заката надобно подготовить к празднику не только дом, но и себя. Василю-то хорошо, он ещё до полудня управился с делами, а после, как всякий деревенский мужик, считал мух. Ибо кто ж в праздник трудится? В праздник заботиться о душе надобно, а не о мирском хлопотать. Другое дело бабы. У них работы – тьфу! Занавески постирать, убрать, сготовить, дом украсить, двор подмести, скотину покормить, подоить, выгнать и загнать, а после подоить ещё раз. Ну так разве это работа? Так, смех один. Потому Василь успел после обеда навестить Костыля и с другом вместе попариться в хорошей горячей баньке. У Ирги же подруг, к которым можно было бы напроситься, не водилось, Звенигласке до родов повитуха баню строго-настрого запретила, а для себя одной топить – убыток. Вот и ждала Ирга, пока нагреется котелок над уличным очажком, чтобы по-быстрому ополоснуться, подготовить к торжеству не только дух, но и изнурённое праздником тело.
Погляди кто на девок издали, только похвалил бы: и работа у них спорится, и домашние хлопоты делят поровну, и друг дружку не обижают. Вот и во двор вышли каждая со своим делом: Звенигласка несла ковши да тряпки, Ирга же, натянув рукав на ладонь, взялась за котелок.
– Давай я! – потянулась ятрова.
– Ещё тебе что дать? Не тронь тяжесть.
Без вины виноватая, Звенигласка плотно сомкнула губы, а у самой глаза на мокром месте. Когда же девки вошли в предбанник и скинули одёжу, её, видно, тоже одолели воспоминания.
– Ирга, – позвала найдёнка.
Та как раз смешивала горячую воду с холодной и, отвлёкшись, едва не ошпарилась. Зыркнула зверем.
– Ну чего тебе?!
Звенигласка оплела руками беззащитный живот – всего больше стремилась от дурного взгляда защитить дитё.
– Отчего злишься на меня?
Спросила тоже! Кабы Ирга сама знала, давно бы обиду отпустила! Но обиды ведь и не было. Всем Звенигласка хороша: тиха, скромна, заботлива. А Василька любила – страх! К концу зимы, помнится, брат провалился под лёд и захворал, так жёнушка от него ни на шаг не отходила, ночей не спала, всё следила, не кашлянёт ли лишний раз. А тот и рад! Знай стонал да указания к похоронам раздавал. У Ирги бы с ним разговор короткий – залила б в глотку большую чашку горечь-травы да печь растопила докрасна. Все в Гадючьем яре так лечились, и никто ещё не жаловался. А кто жаловался, тому вторую чашку вара готовили. Но Звенигласка любимого пожалела и пытать не дала, носилась вокруг него, как вокруг дитяти малого.
Да и Иргу найдёнка не уставала благодарить за спасение. Едва только в Яре обжилась, принялась вышивать да продавать узорные платки и кики. Заработала – и перво-наперво Ирге праздничный передник подарила. Прими, мол, не побрезгуй. Ирга тогда на него глядела и в толк взять не могла, отчего же так тошно сделалось?