— Твое лицо кажется знакомым, — очень расплывчато ответил Калинин. — И хватит называть меня на «вы», а то мне начинает казаться, что тебе лет шестнадцать.

— Мне семнадцать.

Роман не впал в панику, а спокойно пробежался по мне взглядом и покачал головой, ни на минуту не поверив. Интересно, что меня так легко выдало? Я ведь вполне могла сойти за подростка за счет чрезмерной худобы и минимума косметики на лице.

— Мне двадцать два.

— Вот это больше похоже на правду. И, раз с возрастом разобрались, теперь я бы с удовольствием узнал твое имя, юмористка.

— Алиса.

— Алиса, точно! — Воскликнул Роман с таким видом, словно мы вчера и впрямь знакомились. — Вау. Красивое имя, музыкальное, — и начал напевать: — Алиса умеет вязать, Алиса рисует в альбо-о-омах, Алису в гостях не застать, Алиса почти всегда до-о-ома… — он замялся и пояснил свой музыкальный выпад: — Прости, в юности любил эту песню.[1] Столько воспоминаний с ней связано.

— Ни-икогда такой не слышала.

— Ха! Теперь я уже точно знаю, что ты привираешь, Алиса.

Я засмеялась:

— Согласна, в этот раз у меня не было шансов.

— Могу тебе подыграть и сказать, что я никогда – никогда – не слышал песни «Рома, Рома, Роман…» и «Рома, мне нужно бежать…». Ни разу в жизни.

— Это можно считать настоящим везением.

— Как говорит один мой друг – надо съесть лепрекона, чтобы приманить такую удачу. — Калинин опять улыбнулся, но в этот раз напряжения в нем не чувствовалось. — И… я Рома. Вдруг у тебя тоже проблемы с памятью.

— С памятью все хорошо.

— Черт, теперь я точно чувствую себя неловко.

Утро сделало из Калинина того самого парня с многочисленных записей и интервью, что я успела посмотреть. Милый, располагающий к себе и улыбчивый, хотя сейчас с последним у него туго. Трудно улыбаться искренне, когда помнишь, что случилось всего восемь дней назад. Каких-то жалких восемь дней. И вот Роман здесь, в номере незнакомой девушки, без понятия, как здесь оказался и что вчера случилось. Как бы на его месте повел себя почти любой человек? Сбежал бы не глядя, это даже удобнее, чем просто вышвырнуть случайную девицу вон. Собрал вещички – и свободен. И никаких тебе и имен и подробностей, можно стереть произошедшее из памяти окончательно.

Но Калинин остался.

Хорошо, а то пришлось бы ловить.

— Я должна тебе кое-что показать. — Наконец проснулась моя задремавшая решительность. — Сразу предупреждаю, тебе придется… взять себя в руки.

Черт, прозвучало так, словно я собралась признаться, что я тайский трансвестит. Похоже, Калинин подумал о том же и физиономию состряпал забавную: что-то между насмешливым любопытством и скептицизмом.

Айпад остался валяться на диване, пришлось сходить за ним в гостиную. Я открыла письмо, что отправил предположительно Марк Аверин, и молча протянула айпад Калинину.

Роман долго вглядывался в содержимое письма. Открывал прикрепленную фотографию, закрывал ее и снова открывал, словно не верил, что она вообще существует. Он побледнел и застыл, точно каменная статуя, его насмешливость испарилась без следа. В комнате заметно похолодало, и не только из-за открытого окна, градус беззаботности сошел на нет, повисла гнетущая тишина, и она казалась затишьем перед бурей. Я физически чувствовала ее приближение. А потом Калинин поднял на меня взгляд. Тяжелый, почти ненормальный взгляд, от которого хотелось съежиться и исчезнуть. Вчера он смотрел примерно так же, страшно и пронзительно, заражая своим несчастьем, делясь болью.

— Это какой-то розыгрыш? — очень спокойно спросил он.

— Хотела бы я знать.