Отступает от меня на шаг.

- Она… как и все, - слегка пожимаю плечами, - она боится, ты ведь понимаешь…

А больше и сказать нечего. Вытирает ладонями лицо, словно умывается, и сбрасывает наваждение.

- Может, - тихо говорит, глядя в сторону озера, - и тебе стоит.

А потом мы сидим. Вернее, он сидит, а я лежу головой на его коленях. Его рука медленно перебирает мои волосы. Мы долго молчим, словно смс от Томы разделила момент до и после. И обязательно ей было его бандюганом называть? Илья не такой. Не может быть таким. Вспоминаю, как он смотрел, когда его ребята собирались бить Ростика. Он бы не заступился. Он бы позволил. Так почему я все еще здесь и мне так хорошо от его присутствия рядом?

- Ты не будешь со мной разговаривать? – нарушаю нашу тишину, хотя, честно признаться, даже в ней есть какое-то очарование. Его рука замирает в моих волосах.

- О чем ты хочешь поговорить?

- О тебе хочу. Я вроде с тобой кручу курортный роман, а толком ничего не знаю.

- Спрашивай.

Слишком много вопросов. Но выбираю легкий путь.

- Какую музыку ты слушаешь?

Его рука продолжает незаконченное: перебирает пряди волос.

- Моцарта и Бетховена. Некоторые композиции Рохманинова тоже ничего.

Приподнимаюсь на локтях.

- Ты шутишь?

Один уголок его губ поднимается вверх.

- Не-а.

-Но, но… это странно.

- Потому что я курю и на мне много наколок?

- Это было бы странно, даже если бы мне нравилось, - отвечаю и снова устраиваю голову на его коленях. – А почему тебе нравится такая музыка?

- Ее любила моя мама. Она всегда говорила, что вся музыка строится на фундаменте, на тех, кто создает классику. Это истинные боги.

Это так необычно слышать такое от Ильи, что я невольно пораженно смолкаю. Но кое-что настораживает в его голосе и в том, как дрогнул при слове «мама».

- А моя мама до ужаса любит выпекать всякие вкусности, - говорю, - и закармливать всех вокруг. Даже у моего папы, худощавого телосложения от природы появилось пузико. Теперь понимаешь, что я была не виновата в своей полноте?

Его рука перебирается на мое лицо, нежно очерчивает контуры.

- Ты была очаровательным пухлешом.

- Эй! Это звучит обидно, знаешь, - легко хлопаю по его руке. Хмыкает. Мне не узнать в этом парне того, каким он бывает. Здесь и сейчас наедине со мной, он был простым. Может, это и маска. А может, все наоборот. Мне восемнадцать я не разбираюсь в этих вопросах. Мне хорошо на его коленях, от его взглядов, улыбок и от касания. Любого рода прикосновения, которые вызывают приятную теплоту внизу живота, и хочется еще, еще и еще.

- Ты ко мне обращалась на «вы» и все время извинялась.

- Потому что я очень вежливая. А ты на меня долго смотрел.

Приподнимает бровь.

- Ты была очаровательна, я говорил?

- Фу, мне было тринадцать, извращенец!

- Но сейчас не тринадцать, м?

Его рука медленно опускается на мое плечо и вычерчивает на коже известные только ему фигуры. Он снова смотрит в сторону озера и выдыхает.

- Расскажи еще о… своей маме, - неожиданно просит, так и не взглянув на меня. Ну, а почему бы и нет?

- Она легкая. Веселая хохотушка вечно пытающая всех накормить. К ней тянутся люди. Она всегда со всеми находит общий язык. Я не знаю второго человека, имеющего столько знакомых и друзей. Думаю, она бы понравилась даже тебе.

- Даже мне, - повторяет задумчиво, - а папа? Расскажи об отце.

- Он очень умный. Весь в науке. Такой серьезный будто все время решает задачу в уме. Но на деле, - улыбаюсь, вспоминая родителя, - на деле он очень веселый и смешной, особенно рядом с мамой. Она его как будто раскрывает. Мама рассказывала, что бабушка была в полуобморочном состоянии, когда познакомилась с ним. Мало того, что не армянин, так еще и ученый.