Ох, беда, беда, что княжичей приходится на чужеземках женить. Но с другой стороны, Марьюшка вон – тоже половчанка, а как горяча, не всякой ростовчанке до нее дотянуть. Не в телесах и белизне кожи дело, значит, надо чтобы Марья свою подругу научила чему следует, чтобы не глазел князь смолоду по сторонам.

Не знал Шимонович, что это будет всегдашней бедой то ли княгини, то ли самого князя – Юрий Владимирович Долгорукий всегда будет заглядываться на женок и наложниц иметь тоже.

А тогда они выбрали по совету оказавшейся рядом знакомой Шимоновичу боярыни аксамитовых тканей для нарядов своим красавицам, потом выбрали серебряные наручи с самоцветами, тут уже Гюрги выбирал сам, прикупили колты с красивыми узорчатыми подвесами. Князь взял бы еще много чего, да не знал, понравится ли Олене, а потому сдержался. Да и Шимонович сказал, что серебро у своих суздальцев красивое купить можно.

Сказал тихо, чтобы кто из ростовцев не услышал да губы не надул. Каждый из городов считал князя своим, а потому ревниво относился к его словам «мои» и «наши». Это боярам Гюрги Владимирович со своим наставником только мешал, а простой люд был рад увидеть князя, молодого, красивого, взрослеющего прямо на глазах. Не у одной ростовской красавицы щеки румянцем залились при виде княжьего румянца, а сердечко забилось при виде его внимательного взгляда. Как жалели ростовчанки, что женат князь, да еще и на половчанке.

На торжище невольно оказались свидетелем воровства, вернее, того, как охала обворованная торговка. И уворовали-то немного, но уж больно обидно показалось торговке, что увели у нее куны, пока на князя заглядывалась.

К кому обращаться за защитой, как не к нему, ежели он рядом? Окружающие притихли, ожидая, как рассудит князь. Юрий чуть призадумался, потом поинтересовался, сколько украли. Торговка назвала явно больше, чем было в действительности, ее лживость выдавали забегавшие глазки, но князь кивнул, доставая куны:

– Возвращаю тебе украденное сполна, хотя ты сама виновата, что ротозейством занималась. И столько же дам тем, кто мне воришку приведет.

Народ ахнул, а Юрий чуть с хитрецой добавил:

– Украденное сам с воришки возьму. А тебе велю сходить к попу, покаяться во лжи.

Последнее было сказано уже совсем тихо, только для торговки. Баба заволновалась:

– Княже, вот, нашла часть денег-то. Прости уж, вполовину меньше украл, получается.

– Угу, – кивнул князь, спокойно принимая куны обратно.

Воришку привели мальцы в тот же день, но Юрию было некогда, уезжал по округе, отмахнулся от такой мелочи. Куны у вора были не все, потому мальцы получили куда меньше, чем должны бы, им и так хватило на сласти, но осадок остался нехороший, ведь ждали обещанного… Юрий об этом и не вспомнил бы, да Шимонович напомнил:

– Неверно думаешь, Гюрги. Запомни: твои люди должны безоговорочно верить твоим угрозам и обещаниям. Не знаешь, как поступить, лучше смолчи, а сказал слово – выполняй. Обещал наказать – наказывай, обещал помочь – помоги, чего бы это тебе ни стоило или как бы ни было жаль. Если станешь говорить одно, а делать другое, все слова втуне проходить будут.

– Да это я понимаю…

– Нет, не понимаешь! – вдруг загремел Георгий Шимонович. Гюрги даже глаза на наставника вскинул удивленно, чего это он? – Кто обещал наградить за поимку вора?

– Ну, я…

– Ты князь! Обещал и забыл! Как тебе дружина верить после того должна?

– Я дружину не обижаю и всегда выполняю, что говорю. А тут мелочь какая-то, да и привели воришку мальцы…

– Вот то-то и оно. Ты мальцов обманул, а у них сородичи есть, в малом обманул, а до большого дойдет, вспомнят и не поверят. Или скажут, что ты только дружину и бережешь. Но одной дружиной, Гюрги, жив не будешь, прошли те времена, когда можно было жить одними походами и новой данью, ныне вокруг уже либо сородичи, либо те, кто просто так данником не станет.