Вот теперь мне и самой срочно захотелось ненадолго в беспамятство. Полежать, отдохнуть от странностей и прочих… приключений. Но я только грузно осела на хвост и уставилась на обнимающихся людей как баран на новые ворота.

Мама дорогая! Что это было? Я своими глазами видела, как в одно мгновение силуэт моей медвежонки задрожал, поплыл, сделался прозрачным, и изнутри него выпрыгнул человеческий ребенок! Это как? Это… этого не может быть, потому что не может быть никогда?

«Угу, — сказал внутренний голос. — Именно поэтому ты теперь медведица, тебя ничего не напрягает, нет? Или вот тут у тебя бывает, а вот тут — фигу, законы физики включаются?»

Тьфу!

Только раздвоения личности мне теперь не хватало. А ну ша!

Уф-ф-ф…

Но вообще-то… вообще-то… если она превратилась… может, и я могу?! Обратно в человека?

Пока я проморгалась от этих мыслей и подобрала челюсть, в пещере произошли изменения. Очнувшийся Гринч тоже успел протереть глаза, закинуть пискнувшего ребенка себе за спину, выкопать откуда-то из плотно утоптанного глинистого пола осколок камня и теперь злобно сверкал на меня глазами, зажав его в кулаке. 

Ни фига себе «спасибо» за все мои старания! Кинется и покусает, псих, на голову стукнутый.

Я от обиды даже отвернулась от него и нос сморщила. А этот дурак только еще больше напрягся и на меня зарычал. Утробным таким рыком, каким злые мужики бешенство изображают, прежде чем наброситься с кулаками. 

Блин! Я, конечно, его один раз лапой приложу, и он обратно в беспамятство сковырнется, берсерк недобитый, но это что выйдет, я зря его полоскала-таскала-лечила-откачивала?!

Напряжение в пещере можно было резать ножом, воздух уплотнился и дрожал как стеклянный. 

— Папа, не трогай маму! — пронзительный детский вопль разбил это напряжение в осколки. Мелкая из-за Гринчевой спины выскользнула ловко и стремительно, как хорек из пластикового контейнера с кормом. Мы оба и моргнуть не успели, а шустрая мелкота — лет пять ей на вид было — проскакала несколько шагов до меня и впечаталась мне в пузо всем телом, обняв обеими руками за мех и мокро всхлипнув куда-то в грудь. 

Я оторопела, Гринч тоже замер. А ребенка еще раз всхлипнула, упрямо мотнула головой и, не отпуская меня, обернулась к мужчине:

— Папа! Не трогай маму! Она же твоя жена, ты ее защищать должен! Ты сам так учил! 

Вот тут меня накрыло окончательно. Да бли-и-ин! Мало того, что я медведь. Мало того, что Гринч не тот. Мало того, что у меня, оказывается, есть дочь — то ли мишка, то ли человек. Так я еще и замужем за этим идиотом!!!

— Голди? — хриплым шепотом переспросил Гринч, грузно осел на глинистый пол, выронил свой каменный огрызок и закрыл лицо руками.

А я недовольно взрыкнула, потому что опять, черт возьми, ничего не поняла. Если это не мой Гринч, то откуда он знает, как меня зовут?!

А, ну да, мы же женаты. Типа. Но бли-и-ин! Меня вообще-то зовут Злата, Голди — это прозвище, из-за цвета волос и еще из-за того, что одноклассники язык сломали, коверкая мое родное имя.

Так меня называли в школе и потом в колледже, но! 

Только чужие. То есть одноклассники, однокурсники, коллеги — те, с кем я всего лишь приятельствовала или была поверхностно знакома. А все, кто по-настоящему был мне близок, прекрасно научились произносить мое русское имя!

И как я умудрилась родить дочь от татуированного придурка, который зовет жену школьной кличкой даже в самой стрессовой ситуации?

— Голди, но… Золотинка… как же… — продолжал бормотать Гринч. 

Меня это почему-то вывело из себя, и я открыла пасть, чтобы сердито рявкнуть на него. Но в последний момент сдержалась, потому что прильнувший ко мне ребенок дернулся и всхлипнул, словно почувствовав мою злость.