– Две раны особенно серьезные, – сказал он. – Одна в ногу и другая – в брюшную полость, нижняя правая сторона. Он потерял много крови и был в глубоком шоке к тому времени, когда до него добрались фельдшеры.

– У него все будет хорошо? – спросила Хитер снова, чувствуя, что у Прокнова есть новости, которые ему неохота сообщать.

– Как я сказал, у него много шансов. Я действительно так думаю. Но пока он еще не вышел из комы.

Глубокое сочувствие читалось на лице и в глазах Эмиля Прокнова, и Хитер не могла вынести того, что стала объектом столь глубокой симпатии, потому что это означало, что реанимационная хирургия – это последняя возможность спасти Джека. Она опустила глаза, не в силах встречаться со взглядом врача.

– Мне пришлось вырезать ему правую почку, – сказал Прокнов, – но с другой стороны, это совсем замечательно – лишь малое внутреннее повреждение. Еще меньше проблем с кровеносными сосудами. Задета толстая кишка. Мы все вычистили, подлатали, установили брюшные временные дренажные трубки и держим его на антибиотиках, чтобы предотвратить инфекцию. Здесь никаких хлопот не будет.

– Человек может жить… может жить с одной почкой, правда?

– Да, конечно. Это никак не изменит его образ жизни.

Что же тогда изменит его образ жизни, какая другая рана, какое повреждение? – хотела спросить она, но не нашла в себе мужества.

У хирурга были длинные гибкие пальцы; его руки выглядели худыми, но сильными, как у концертирующих пианистов. Она сказала себе, что Джек не мог получить ни большей заботы, ни чуткого милосердия от чьих-либо других, не этих, искусных рук, и они сделали для него все, что могли.

– Нас теперь тревожат две вещи, – продолжал Прокнов. – Тяжелый шок в соединении с большой потерей крови может иногда иметь… последствия для головного мозга.

О боже, пожалуйста, не это!

– Это зависит от того, как долго была понижена подача крови в мозг и насколько сильно было это уменьшение, насколько серьезно ткани лишились кислорода.

Хитер закрыла глаза.

– Его электроэнцефалограмма выглядит хорошо, и, если основывать прогнозы на ней, я бы сказал, что никаких повреждений мозга нет и не будет. У нас всегда есть основания для оптимизма. Но точно мы не сможем узнать, пока он не придет в сознание.

– Когда?

– Невозможно сказать. Нужно ждать, и тогда посмотрим.

Может быть, никогда?

Хитер открыла глаза, пытаясь сдержать слезы, но удалось это не совсем. Она взяла свою сумочку с края стола и открыла ее.

Когда она высморкалась и промокнула глаза, хирург сказал:

– И еще одно. Когда вы придете к нему в реанимационную, то увидите, что он обездвижен смирительной рубахой и постельными ремнями.

Наконец Хитер снова встретилась с ним глазами.

Он продолжил:

– Пуля или ее кусок попал в спинной мозг. Есть ушиб позвоночника, но мы не можем найти перелома.

– Ушиб. Это серьезно?

– Зависит от того, были ли задеты нервы.

– Паралич?

– До тех пор, пока он без сознания и мы не можем провести некоторые простые тесты, нельзя так сказать. Если это паралич, мы сделаем еще одно исследование на перелом. Важно то, чтобы спинной мозг не был поврежден, нет ничего хуже этого. Если это паралич и мы сможем отыскать перелом, то загипсуем все тело, подсоединим тяги к ногам, чтобы оттянуть давление с крестца. Можно залечить перелом. Это не катастрофа. Есть много шансов, что мы снова поставим его на ноги.

– Но никаких гарантий, – сказала она тихо.

Хирург колебался. Затем ответил:

– Их никогда не бывает.

Одна из шести операционных палат выходила большими окнами в зал персонала реанимационной. Занавески на ширме были раздвинуты, чтобы сиделки могли постоянно наблюдать за пациентом даже со своих мест в центре круглой комнаты. К Джеку были присоединены провода кардиографа, который постоянно передавал данные на терминал центральной панели, внутривенная капельница, обеспечивающая глюкозой и антибиотиками, и раздвоенная кислородная трубка, нежно прикрепленная к перегородке между ноздрями.