На экране кот Сильвестр пытался убить канарейку Твити, но, в отличие от настоящей жизни, крошечная птичка одерживала верх над шипящей зверюгой.

Зазвонил телефон.

Хитер отложила книгу на подлокотник кресла, скинула платок и встала. Тоби уже съел весь шербет, и она по пути на кухню взяла пустую вазу с его колен.

Телефон был на стене рядом с холодильником. Она поставила вазу на стол и подняла трубку:

– Алло?

– Хитер?

– Да, говорите.

– Это Лайл Кроуфорд.

Это был капитан из отдела Джека, которому он непосредственно подчинялся.

Может быть, из-за того, что Кроуфорд никогда не звонил ей раньше, или что-то было в его голосе, или, может быть, это только инстинкт жены полицейского, но она сразу же поняла, что случилось что-то ужасное. Сердце начало колотиться, и на секунду у нее перехватило дыхание. Затем внезапно она задышала часто, выдыхая одно и то же слово: «Нет, нет, нет».

Кроуфорд что-то говорил, но Хитер не могла заставить себя слушать его, как будто то, что случилось с Джеком на самом деле, не случится, если она откажется слушать жуткие факты, обращенные в слова.

Кто-то постучал в заднюю дверь.

Она обернулась, посмотрела. Через окно в двери она разглядела мужчину в промокшей от дождя форме. Луи Сильвермен, другой полицейский из отдела Джека, хороший друг уже восемь-девять лет, а может быть, дольше; у него было живое лицо и буйная рыжая шевелюра. Он был другом и потому пришел к задней двери, вместо того чтобы стучаться в переднюю. Не так официально, не так дьявольски холодно и ужасно – о боже, просто друг у задней двери с какими-то новостями!

Луи позвал ее. Имя, заглушенное стеклом. Он так печально его произнес.

– Подождите, подождите, – сказала она Лайлу Кроуфорду, отняла трубку от уха и прижала ее к груди.

Она закрыла глаза тоже, так чтобы не видеть лица бедного Луи, прижатого к стеклу двери. Такое грустное лицо, мокрое и серое. Он тоже любил Джека, бедный Луи.

Она закусила нижнюю губу, зажмурилась сильнее и прижала трубку обеими руками к груди в попытке найти в себе силы и молясь о том, чтобы ей хватило их.

Она услышала скрежет ключа в замке задней двери: Луи знал, где на крыльце они прячут запасной.

Дверь отворилась. Он вошел внутрь, и вместе с ним звук усиливающегося дождя.

– Хитер!.. – начал он.

Звуки дождя. Холодный, безжалостный звук дождя.

Монтанское утро было высокое и голубое, проколотое горами, чьи пики белели, как одежды ангелов, украшенные лесной зеленью и мягкими складками лугов в долине, все еще спящих под зимним покрывалом. Воздух был чист и так ясен, что казалось возможным разглядеть все вплоть до Китая, если бы Земля не была круглой.

Эдуардо Фернандес стоял на переднем крыльце своего ранчо, глядя на покатое, покрытое снегом поле, на лес в ста ярдах к востоку. Сосны Ламберта и желтые сосны сбились тесной толпой и отбрасывали чернильные четкие тени на землю, как будто ночь никогда полностью не покидала их игольчатые ветки, даже с восходом яркого солнца в безоблачный день.

Молчание было глубоким. Эдуардо жил один, и его ближайший сосед находился в двух милях. Ветер все еще дремал, и ничто не двигалось на обширной панораме, исключая двух птиц на охоте – ястребы, вероятно, – беззвучно кружащихся высоко над головой.

Почти в час, когда ночь обычно погружает все в ровное молчание, Эдуардо был разбужен странным звуком. Чем дольше слушал, тем более необычным он ему казался. Когда старик слез с кровати, чтобы отыскать его источник, то с удивлением понял, что боится. После семи десятилетий тревог, которые принесла ему жизнь, достигнув душевного покоя и смирившись с неизбежностью смерти, он уже давно ничего не боялся. Поэтому и занервничал, когда прошлой ночью ощутил бешеное сердцебиение и посасывание в желудке, явно вызванные страхом перед странным звуком.