и, празднуя покупку, занялись любовью прямо на этом столе.

Однажды ты станешь звездой. Новым Рэймондом Чандлером.

Вспомнив тот день, она улыбнулась – пусть и печально было осознавать, что они уже перестали разделять друг с другом мечты и разошлись по разным путям.

– Как продвигается книга? – спросила она, прислонившись к дверному косяку.

– Надо же. Ты уже лет сто об этом не спрашивала.

– Серьезно?

– Серьезно.

Мередит нахмурилась. Ей всегда нравилось, как он пишет. В самом начале их брака, когда Джефф еще был неопытным журналистом, она читала каждую написанную им строчку. А когда он рискнул попробовать себя в прозе, именно Мередит стала его первым и главным критиком. По крайней мере, так он утверждал. Книга еще не нашла своего издателя, но Мередит всем сердцем верила в нее – верила в Джеффа. И очень обрадовалась, когда он наконец приступил к чему-то новому. Говорила ли она ему это?

– Прости, Джефф, – произнесла она, подойдя ближе. – Я в последнее время сама не своя. Дашь почитать то, что уже готово?

– Конечно.

Увидев, как легко вызвать его улыбку, она ощутила укол совести. Ей захотелось поцеловать его. Прежде поцелуи давались ей так же легко, как дыхание, но теперь стали чем-то из ряда вон выходящим, и Мередит никак не могла решиться на этот шаг. Она мысленно внесла в список дел еще один пункт: Прочитать книгу Джеффа.

Он откинулся в кресле. Его улыбка была почти убедительной, но после двадцати лет брака Мередит не могла не разглядеть скрывавшуюся за ней уязвимость.

– Давай поужинаем где-нибудь и сходим в кино, – предложил он. – Тебе нужен отдых.

– Лучше, наверное, завтра. Сегодня надо оплатить для мамы пару счетов.

– Ты пашешь как сумасшедшая.

Мередит терпеть не могла, когда он говорил подобную ерунду. От чего, интересно, она должна отказаться? От работы? ухода за мамой? домашних дел?

– Со смерти папы прошло всего две недели. Будь снисходительнее.

– И ты к себе тоже.

Она представления не имела, что это значит, и ей было, в общем-то, наплевать.

– Мне пора. Увидимся вечером. – Она похлопала его по плечу.

Мередит вывела собак на огороженную часть двора, после чего поехала к дому родителей.

К дому матери.

Поправив себя, почувствовала острую боль, но постаралась ей не поддаваться.

Вскоре Мередит вошла в дом, закрыла за собой дверь и позвала мать.

Ответа не последовало – впрочем, как обычно.

Мать была в парадной столовой, которой пользовались в особых случаях. Она сидела за столом и бормотала что-то по-русски, разложив перед собой все украшения, подаренные мужем за годы брака. Рядом стояла роскошная шкатулка – давний рождественский подарок от Нины и Мередит.

Горе тяжело отразилось на красивом лице матери: щеки запали, заострив скулы, а словно обескровленная кожа была почти того же цвета, что седина. И только по глазам – необычайно голубым по контрасту с мертвенной бледностью – еще узнавалась та женщина, какой она была всего месяц назад.

– Привет, мам, – сказала Мередит, подойдя к ней. – Чем занимаешься?

– Смотри, сколько у нас украшений. Где-то тут должна быть и моя бабочка.

– Ты куда-то собираешься?

Мать резко вскинула голову. Встретившись с ней взглядом, Мередит увидела в голубых глазах смятение.

– Мы можем продать их.

– Нам незачем продавать твои украшения, мам.

– Вот увидишь, скоро они перестанут выдавать деньги.

Перегнувшись через плечо матери, Мередит собрала в кучу все побрякушки. Настоящих драгоценностей среди них не было – папа делал подарки от души, не стремясь выбрать что-нибудь подороже.

– Не волнуйся за счета, мам. Я буду их оплачивать.