– Лукас, отсчитай семь пенни для заимодавца.

Лукас вложил мне в руку семь монет. Это было больше чем надо.

– У меня в последнее время дела идут на лад, – усмехнулся Кайюс и по-приятельски подмигнул мне. – Уж эта стужа! Людям надо чего-то горяченького залить в брюхо. Вы-то у себя в поле, верно, совсем окоченели, – прибавил он. – Отец твой что-то давненько не захаживал.

– Да, – кивнула я. И впрямь не захаживал, потому что пропивать ему было нечего.

– Вот, возьми-ка. – Кайюс протягивал мне запечатанный кувшинчик. Совсем маленький – он такой в базарный день отдает за несколько медяков, если кувшин вернешь. Я замялась. Чего это он? Он ведь сполна за сегодня все выплатил. Но Кайюс всунул кувшинчик мне в руки. – Да бери, – сказал он. – Отнесешь отцу в подарок. А после, как случай будет, кувшин вернешь.

– Благодарствую, панов Симонис, – выдавила я. Потому что как еще ответить? Нести отцу кувшин крупника мне не больно-то хотелось. Ведь известное дело: папаня напьется – и нас всех поколотит. Но деваться мне было некуда. В следующий раз папаня притащится в город, и Кайюс его спросит: ну как там мой подарочек, в охотку ли пошел? Тут-то папаня и поймет, что я утаила от него подарочек, и мне все равно достанется. Поэтому я затолкала кувшин к себе в корзину.

В других домах меня крупником не поили. Просто отдавали деньги, и все. Марья, портниха, – единственная, кто со мной хоть чуть-чуть разговаривал.

– Мирьем, значит, покатила в Вышню за новыми платьями? – вдруг спросила она меня. И вручила мне только один пенни. – Долог путь, да и товар недешев. Уж не знаю, продаст ли она еще кому свои наряды.

– Я не знаю, за платьями ли она поехала, панова, – отозвалась я.

– Мирьем себе на уме, а до остальных ей и дела нет, – фыркнула Марья и хлопнула дверью прямо у меня перед носом.

Я вернулась в дом заимодавца и разобрала что принесла. Один из заемщиков отдал мне курицу, которая перестала нестись, – такую только в суп.

– Хотите, приготовлю ее сегодня, панова Мандельштам? – спросила я у матери Мирьем. – Я бы ей шею свернула да ощипала, вы только скажите.

Мать Мирьем склонилась над шитьем, и когда я заговорила с нею, она подняла голову и заозиралась, словно искала кого-то.

– А где Мирьем? – спросила она, будто позабыв, но тут же спохватилась и покачала головой. – Ох, какая же я глупая! Она же поехала в город за платьями!

– Да, она поехала в город за платьями, – медленно повторила я. Только что-то в этом было не то. Но ведь она именно за платьями и поехала. Все так считали.

– Сейчас в доме довольно еды, – продолжила мать Мирьем. – Посади эту курицу к остальным, пусть пока походит. А сама возвращайся в дом, уже обедать пора.

Я посадила курицу в курятник. Я стояла и разглядывала снег – глубокий, нетронутый. У стены метла, наполовину занесенная снегом. Я же вот этой самой метлой вчера заметала следы Зимояра, который бродил тут на ночь глядя. И он еще оставил Мирьем кошелек с серебром, чтобы она обратила его в золото. Я вся затряслась и поспешила назад в дом, чтобы забыть обо всем этом поскорее.

После обеда я засобиралась домой. Отец и так, наверное, взбесился, оттого что я из-за снегопада не явилась и кормить его было некому. Зато я подмела пол, проверила, как там куры, и сделала все положенные записи в книге. Спать меня положили на Сергееву постель, и мне спалось тепло и уютно в большой теплой комнате с очагом. Там пахло тестом, и жарки́м, и медом, и гречкой. У нас дома ничем таким не пахло. Мать Мирьем дала мне на обед кружку свежего жирного коровьего молока из того большого ведра от пановы Гизис и вручила два серебряных пенни – за два дня, хоть Сергей прошлой ночью и не появлялся. А еще она дала мне узелок с хлебом, маслом и яйцами.