– Ни в коем случае. Он идет своей дорогой вместе с ему подобными.

– Дела у них неплохи, верно?

– Увы, даже слишком. Не нравится мне, что к нам лезут иностранцы.

– И седьмого июля начнется кутерьма.

– Разве я это говорил?

– Нет, наверное, мне показалось.

– Именно.

Тут вернулась Мэри. Мы обменялись любезностями с хозяевами и пошли домой.

– Как они были к нам милы! Что он тебе сказал?

– Все как обычно. Я должен пустить в ход твои деньги, а я не хочу их трогать.

– Знаю, ты думаешь обо мне, дорогой! Но если ты не воспользуешься его советом, то ты дурак.

– Не нравится мне это дело, Мэри. Вдруг он ошибается? Ты останешься без средств.

– Вот что я скажу тебе, Итан: если не решишься ты, я сама возьму деньги и отнесу их ему! Честное слово!

– Дай мне поразмыслить как следует. Не хочу вмешивать тебя в эти дела.

– И не вмешивай! Деньги лежат на общем счету. Сам знаешь, что говорилось в предсказании.

– Господи, опять это предсказание!

– А я в него верю!

– Если я потеряю твои деньги, ты меня возненавидишь.

– Ни за что! Ты – моя судьба. Марджи так и сказала.

– Марджи сказала слова – кру́гом от них голова, помнить их буду всегда, до самого Судного дня.

– Не шути так!

– Пожалуй, я не шучу. Не дай предсказанию испортить сладость нашего краха.

– Разве чуточку денег нам навредит? Много не надо, пусть будет достаточно. – Я промолчал. – Ты не согласен?..

– О, дочь принца, достаточно денег не бывает. Одно из двух: денег либо нет, либо их недостаточно.

– Неправда!

– Еще какая правда. Помнишь техасского миллиардера, который недавно умер? Он жил в гостинице, сидел на чемоданах. Ни завещания, ни наследников – денег-то у него было недостаточно. Чем больше у тебя есть, тем меньше тебе хватает.

– Значит, сменить шторы в гостиной и завести котел побольше, чтобы четверо могли искупаться в один день, и мыть посуду горячей водой – грех? – саркастично заметила Мэри.

– Про грех и речи нет, моя дурашка. Я лишь констатировал факт, закон природы.

– Похоже, человеческую природу ты не особо уважаешь.

– Никто не говорит про человеческую природу, я имею в виду природу вообще, моя Мэри. Белки запасают орехов гикори в десять раз больше, чем смогут съесть. Гофер набивает живот до отвала, потом пихает еду за щеки, которые раздуваются, как мешки. А сколько меда, заготовленного на зиму, съедают умные пчелки?

Если Мэри сбить с толку, она выбрасывает струю гнева, как осьминог – струю чернил, и скрывается в этом темном облаке.

– Меня от тебя тошнит! – воскликнула она. – Почему ты не даешь никому хоть недолго побыть счастливым?

– Дорогая моя, дело-то не в этом. Боюсь я совсем другого: деньги приносят отчаяние и несчастье, тревогу и зависть.

Наверное, подсознательно она тоже этого боялась. Мэри прищурилась, поискала больное место, нашла и ударила зазубренными осколками слов.

– Нищий продавец заботится о том, как плохо ему будет богатым!.. Ты ведешь себя так, словно можешь урвать богатство в любой момент!

– Думаю, что да.

– Каким это образом?

– В том-то и проблема.

– Ты понятия не имеешь, что делать, иначе давно бы это сделал! Ты блефуешь! Ты всегда блефуешь!

Желание ранить порождает ярость. На меня накатила волна гнева. Мерзкие, гнусные слова поднялись из темных глубин будто яд.

– Смотри! – воскликнула Мэри. – Вон там! Видел?

– Где? Что?

– Мимо дерева и прямо к нам во двор!

– Мэри, что это было? Скажи! Что ты увидела?

В сумерках я заметил заигравшую на ее губах улыбку – ту самую потрясающую женскую улыбку. Ее принимают за мудрость, но это не совсем то, ведь если есть понимание, то мудрость становится не нужна.