– Я умолял отца. Я указывал на преимущества, которые ожидали бы Гарриет, посещай она хотя бы дамскую школу. Но сердце его было не смягчить.

– Чудовищно. Ужасно. А вы не можете ее содержать?

– Я? Я едва способен содержать самого себя.

– Тогда я освобожу ее! – Теперь Биши загорелся энергией и страстью.

– Что вы собираетесь делать? – спросил я его.

– Пойду к ее отцу и предложу ему такую же сумму – такую же сумму, что зарабатывает она, – если он позволит ей поступить в какую-либо школу или академию. Я не успокоюсь, пока не добьюсь своего.

– Вам следует дождаться, пока она закончит работу, – сказал Уэстбрук.

– Каждый миг – агония. Простите меня. Мне необходимо выйти на улицу.

Я проводил его до двери таверны и дал ему платок, которым он утер влагу с лица.

– Благодарю вас, Виктор. Я совсем расплавился.

– Куда вы пойдете?

– Пойду? Я не собираюсь никуда идти. – С этими словами он, к удивлению моему, принялся ходить туда-сюда по мостовой перед таверной.

Когда я возвратился к Уэстбруку, то обнаружил, что он успел спросить еще две кружки пива.

– Биши выхаживает свой гнев, – сказал я ему. – У него пылкая душа.

– Мистер Шелли горяч, как огонь. Это хорошо. Нам нужны натуры, выкованные в пламени.

– Я заметил, что здесь, в Англии, принято давать волю чувствам.

– Да – с тех самых пор, как в Париже произошла революция. Мистер Шелли прав. А вот и он. Видите – его трость покачивается у окна? Да, и мы также получили освобождение. Те события помогли создать нового человека.

– Новый тип человека?

– Вы смеетесь надо мной.

– Нет. Поверьте мне, не смеюсь.

– Теперь мы – не правда ли? – чаще даем волю слезам.

– Мне не с чем сравнивать. А, вот и Биши.

– Похоже, – сказал Биши, со смехом присоединяясь к нам, – я превращаюсь в объект внимания. На мой счет судачили.

– В этой части города вы являете собою зрелище необычное. – Уэстбрук подошел к стойке и возвратился с еще одной кружкой для Биши.

– Неужели?

Казалось, он был искренне удивлен, и мне пришло в голову, что он не сознает собственной необычности.

– Один молодой человек глаз не сводил с моей трости.

– Они все бедняки, сэр. Но ничего плохого они вам не желают. Большинство из них достаточно честны.

У Биши сделался смущенный вид.

– Простите меня. Я не собирался подвергать сомнению его честность. – Он быстро отхлебнул из кружки.

– Удивительно, – сказал я, – как они не взвоют от ярости.

– Что вы говорите, Виктор?

– Будь я вынужден вести крайне плачевную жизнь, в то время как окружающие купаются в богатстве, я жаждал бы разнести этот город в пух и прах. Я жаждал бы уничтожить мир, лишивший меня свободы. Сотворивший меня.

– Превосходно сказано. – Уэстбрук поднял кружку, обращаясь ко мне. – Я и сам часто размышлял о том, что удерживает этих бедняков в рабстве.

– Религия, – сказал Биши.

– Нет. Не это. Ничем подобным их не проймешь. Они такие же язычники, как и жители Африки.

– Рад это слышать, – отвечал Биши. – Выпьемте за смерть христианства!

– Нет, – продолжал Уэстбрук. – Дело в страхе перед наказанием. В страхе перед виселицей.

– Что им достается от жизни? – спросил я у него, начиная хмелеть от пива.

– Сама жизнь, – отвечал Уэстбрук.

– Этого, думается мне, достаточно. – Биши успел побывать у стойки и возвратиться с тремя новыми кружками. – Ценность жизни – в ней самой. Нет ничего более драгоценного.

– И все же, – сказал Уэстбрук, – вести ее можно с достоинством. И без страдания.

– Жаль, что в этой жизни подобное невозможно. – Биши поднял свою кружку. – Ваше здоровье!

– Что вы хотите сказать? – обратился к нему Уэстбрук.