Зачем, Всевышний, двери закрывать?
Одни откроешь — закрываешь пять…
Надежды сохнут, и всё гуще мгла,
В тисках которой жизнь моя прошла.
С младенчества ни разу не солгав,
Судьбы роман слезами написав,
Я всё стерпела… Но в осенний час
Вдруг разрыдалась, всё поняв про нас.
В обмане мир вершит дела свои,
И все мы здесь — как в путах воробьи.
Навек прозрев, грустит душа моя:
Слепой оставшись, не страдала б я!
Заоблачный бал
Сегодня высок и красив небосклон,
Как замок старинный. С краев озарён
Свечами, зажженными верным слугой,
Он ждет приглашенных на бал дорогой.
Вот новый оттенок из бездны примчал…
На полночь назначен заоблачный бал,
И месяц, сверкая улыбкой своей,
Учтиво встречает высоких гостей.
Вдруг прямо в окно моих вечных ночей
Бросает он лесенку ярких лучей.
Подняться по ней призывает меня,
Всё той же улыбкой светя и маня.
Любимого за руку взяв, я бегу
По лесенке в небо… В высоком кругу
Всё чинно и стройно, и все на местах,
Как быть и должно на балах и в мечтах.
Нас ждет званый ужин. Высокая честь!
Наверно, гостей больше тысячи здесь.
И сотни маэстро в глубинах дворца
Прекрасную музыку льют нам в сердца.
…Взгляните на чудо осенних ночей.
Где тучи былые? Средь звездных свечей
Все веселы, все ожидают удач,
Все счастливы равно, бедняк и богач!
Три родника
Всем известно: в Сталах бьют три родника,
Струи их спокойны, как в руке рука.
Звонкое журчанье слышится вокруг,
Словно песня юных девушек-подруг.
Плещутся в них ночью звезды и луна,
Девушек окрестных вновь лишая сна.
Сколько их смотрело в чистую струю,
Открывая душу чистую свою!
Золотятся утром струи длинных кос,
Ослепляя блеском солнечных волос,
Что текут куда-то с брызгами зарниц,
Отгоняя шумных налетевших птиц…
Край родной! Пусть будут родники твои
Гордостью народа, рода и семьи!
Художественное слово: проза
Георгий КУЛИШКИН. Топа, сын Даши. Короткая повесть
Перво-наперво, переоборудовав приватизированное на ваучеры коллектива ателье в магазин, Вадимыч отказался от услуг пультовой милицейской охраны. В печенках уже сидели ночные побудки после срабатывания сигнализации, вояжи на милицейском «бобике» из дому в ателье, открывание никем не тронутого помещения и контрольные обходы, во время которых патрульные совали нос к полкам готовой продукции, намереваясь выцыганить, в благодарность за неусыпную службу, что-нибудь из дефицитного. Ни разу за многие годы побудка не соответствовала реальной краже либо покушению на оную — и невольно закрадывалась мысль: а не корыстные ли это проделки самой охраны?
Пока ателье принадлежало государственной конторе, договоры с милицией заключались дирекцией на обязательной основе, без участия заведующего. Но вот он, Вадимыч, сделался собственником, и запрос о сотрудничестве на бланке МВД поступил конкретно к нему. «О, ребята, кого-кого, а уж вас-то мы знаем!» — мелькнуло у Вадимыча в голове. И он вежливо отказался.
Потом еще дважды приходили новые бумаги, со всё более настоятельным предложением услуг. Затем явился и уполномоченный — прозрачно намекал на возможные неприятности. Но Вадимыч остался непреклонным.
Звать его так, по отчеству, — уважительно и как-то по-домашнему, — девчата-сотрудницы стали чуть ли не с первого появления в ателье. Был тогда он совсем еще молодым парнем, не умел командовать — просто хмурился, будучи чем-то недоволен, и брался исправлять напортаченное кем-нибудь из вязальщиц своими руками.
Словцо «хозяин» в отношении тех, кто формально всего лишь заведовал, бытовало в народе неспроста. Ведь такой человек, «шеф» и «балабус», делал, по сути, всё основное — «слева» доставал сырье и туда же, «налево» сбывал неучтенную продукцию. При этом каждый из задействованных в деле получал свою долю. А вот рисковал свободой и нажитым добром он один. Наверное, поэтому все в ателье, не возразив ни словом и не торгуясь, уступили Вадимычу однажды свои ваучеры, сделав хозяина названного — владельцем. И никто не ушел.