Зачем, Всевышний, двери закрывать?

Одни откроешь — закрываешь пять…

Надежды сохнут, и всё гуще мгла,

В тисках которой жизнь моя прошла.


С младенчества ни разу не солгав,

Судьбы роман слезами написав,

Я всё стерпела… Но в осенний час

Вдруг разрыдалась, всё поняв про нас.


В обмане мир вершит дела свои,

И все мы здесь — как в путах воробьи.

Навек прозрев, грустит душа моя:

Слепой оставшись, не страдала б я!

Заоблачный бал

Сегодня высок и красив небосклон,

Как замок старинный. С краев озарён

Свечами, зажженными верным слугой,

Он ждет приглашенных на бал дорогой.


Вот новый оттенок из бездны примчал…

На полночь назначен заоблачный бал,

И месяц, сверкая улыбкой своей,

Учтиво встречает высоких гостей.


Вдруг прямо в окно моих вечных ночей

Бросает он лесенку ярких лучей.

Подняться по ней призывает меня,

Всё той же улыбкой светя и маня.


Любимого за руку взяв, я бегу

По лесенке в небо… В высоком кругу

Всё чинно и стройно, и все на местах,

Как быть и должно на балах и в мечтах.


Нас ждет званый ужин. Высокая честь!

Наверно, гостей больше тысячи здесь.

И сотни маэстро в глубинах дворца

Прекрасную музыку льют нам в сердца.


…Взгляните на чудо осенних ночей.

Где тучи былые? Средь звездных свечей

Все веселы, все ожидают удач,

Все счастливы равно, бедняк и богач!

Три родника

Всем известно: в Сталах бьют три родника,

Струи их спокойны, как в руке рука.

Звонкое журчанье слышится вокруг,

Словно песня юных девушек-подруг.


Плещутся в них ночью звезды и луна,

Девушек окрестных вновь лишая сна.

Сколько их смотрело в чистую струю,

Открывая душу чистую свою!


Золотятся утром струи длинных кос,

Ослепляя блеском солнечных волос,

Что текут куда-то с брызгами зарниц,

Отгоняя шумных налетевших птиц…


Край родной! Пусть будут родники твои

Гордостью народа, рода и семьи!

Художественное слово: проза

Георгий КУЛИШКИН. Топа, сын Даши. Короткая повесть

Перво-наперво, переоборудовав приватизированное на ваучеры коллектива ателье в магазин, Вадимыч отказался от услуг пультовой милицейской охраны. В печенках уже сидели ночные побудки после срабатывания сигнализации, вояжи на милицейском «бобике» из дому в ателье, открывание никем не тронутого помещения и контрольные обходы, во время которых патрульные совали нос к полкам готовой продукции, намереваясь выцыганить, в благодарность за неусыпную службу, что-нибудь из дефицитного. Ни разу за многие годы побудка не соответствовала реальной краже либо покушению на оную — и невольно закрадывалась мысль: а не корыстные ли это проделки самой охраны?

Пока ателье принадлежало государственной конторе, договоры с милицией заключались дирекцией на обязательной основе, без участия заведующего. Но вот он, Вадимыч, сделался собственником, и запрос о сотрудничестве на бланке МВД поступил конкретно к нему. «О, ребята, кого-кого, а уж вас-то мы знаем!» — мелькнуло у Вадимыча в голове. И он вежливо отказался.

Потом еще дважды приходили новые бумаги, со всё более настоятельным предложением услуг. Затем явился и уполномоченный — прозрачно намекал на возможные неприятности. Но Вадимыч остался непреклонным.

Звать его так, по отчеству, — уважительно и как-то по-домашнему, — девчата-сотрудницы стали чуть ли не с первого появления в ателье. Был тогда он совсем еще молодым парнем, не умел командовать — просто хмурился, будучи чем-то недоволен, и брался исправлять напортаченное кем-нибудь из вязальщиц своими руками.

Словцо «хозяин» в отношении тех, кто формально всего лишь заведовал, бытовало в народе неспроста. Ведь такой человек, «шеф» и «балабус», делал, по сути, всё основное — «слева» доставал сырье и туда же, «налево» сбывал неучтенную продукцию. При этом каждый из задействованных в деле получал свою долю. А вот рисковал свободой и нажитым добром он один. Наверное, поэтому все в ателье, не возразив ни словом и не торгуясь, уступили Вадимычу однажды свои ваучеры, сделав хозяина названного — владельцем. И никто не ушел.