Доминирование целого над частным с особой наглядностью обнаруживало себя в искусстве. Художник жил под куполом больших стилей, в которых дух его времени находил выражение на уровне формы, охватывавшей все сферы жизни и большую часть Европы. В большом стиле выражалось духовное единство, проявлявшее себя во множестве душ и народов одним и тем же образом. Возрождение, барокко, классицизм как большие стили не были для художников прокрустовым ложем, внешним принуждением, насиловавшим их творческую волю. Множество отличных друг от друга произведений, созданных в одном стиле, были выражением одного и того же духа. Стиль был воздухом, которым дышали и художники, и те, кто им внимал. Заранее данная форма облегчала творческий процесс, обеспечивала коммуникацию с публикой и позволяла сфокусировать внимание на решении конкретной художественной задачи[40].

Это была эпоха мастеров, а не авторов как творцов новых форм и неповторимых по содержанию произведений, способных увлечь оригинальностью замысла, воображением и полетом фантазии. Ни мастер от себя, ни публика от мастера оригинальности не требовали. В эпоху больших стилей купол вечности, распростертый над сущим, еще не был разрушен, Бах мог сочинять мессы, не задумываясь над тем, насколько нова и оригинальна его музыка, вечное еще определяло временно́е. В искусстве Раннего Нового времени художники исходили из того же, из чего исходили и верующие: есть нечто совершенное, безусловное и есть его образцовые выражения в природе, людях и искусстве. Образцы и темы для авторского воспроизведения они обретали и в античности, и в христианстве. Человек мыслился свободным в рамках целого, в рамках традиции, художник – в рамках большого стиля.

Понятно, что в таком обществе ни развитие, ни упадок не могли стать терминами, определяющими самосознание и оценку индивидуального и общественного бытия. Не рост или упадок приковывали внимание, а добро и зло, Бог и человек, спасение и гибель. В земном мире нет ничего постоянного, в нем подъем чередуется с упадком, а то, как закончится история человечества, – уже известно из Евангелия. В мире, где самое главное (Рождение и Воскресение Спасителя) уже случилось, в мире, живущем эсхатологическим ожиданием конца света, важно было отличить божественное от дьявольского, а не развивающееся от упадочного. Развитие в терминах добра и зла само за себя не говорит. Злоба, зависть, гордость тоже могут развиваться; развиваются и приводят к смерти болезни. Там, где правит целое (где исходят из того, что вечно), темпоральные понятия не могут определять достоинство человека и общества, не могут служить для его оценки.

Переход к Позднему Новому времени связан со сломом традиционного общества и установлением строя, в котором общепринятым мерилом благополучия/неблагополучия человека и общества как раз и становится ценностное противопоставление развития упадку, прошлого – будущему.

Примерно с конца XVIII века шарнир времени повернулся, и европейское общество стало современным не только по тенденции, но и по состоянию умов, прежде всего умов горожан. Современностью называют особый тип общества, в котором за точку отсчета принимается не целое, а частное. Человек как частное лицо признается автономным субъектом, определяющим те области жизнедеятельности, в которые он вовлечен: хозяйство, политику, социальные институты, культуру. Понятно, что реализация данной установки свидетельствует об утрате общественной жизнью связи с религией как упорядочивающей инстанцией. Вера воспринимается теперь как частное дело частного лица. Вера перестала быть собирающим началом, а общественная жизнь приобрела секулярный характер.