– Да, поначалу при дворе шведского короля считали, что их воинам незачем вмешиваться в дела других стран, они нужны там, в Швеции. Но затем на родную землю вернулся один из наших скальдов, – так у нас называют людей, которые у вас известны как летописцы и хронисты. Только летописи и хроники свои они сочиняют в песнях.

– Мне это ведомо, – сдержанно заверил его книжник.

– Так вот, этот скальд немало лет провел рядом с воеводой Свенельдом: седло в седло, меч в меч, и благодаря ему многие в Швеции услышали удивительные рассказы о том, как славный воин Свенельд умел оставаться викингом везде, куда бы ни забрасывала его судьба наемника. Рискуя и жертвуя собой, он пытался сделать все, что было в его силах и что хотя бы в далеком будущем могло пригодиться шведам, их конунгу. Вот тогда-то и нашлись люди, которые задумались: а не послать ли сразу несколько десятков таких «воевод свенельдов»? Да в разные княжества Руси?

– Значит, замысел такой все же появился, – задумчиво подытожил монах, крестясь на ожившие колокола монастырской церкви. И облегченно вздохнул, как человек, которому все же удалось докопаться до истины.

– Разве я собираюсь оспаривать это?

– Когда князь Ярослав Мудрый решил сделать свое княжество просвещенным, по его повелению в этот монастырь начали собирать всех лучших книжников Руси и прочих «книжных» земель.[30] Наверное, точно так же поступил и ваш конунг. Он решил, что должны существовать люди, некий тайный совет мудрецов, которые бы подбирали достойных последователей Свенельда, готовили их, учили всяческим государственным премудростям двора…

– А также вовремя представляли пред очи чужеземным королям и князьям норманнских дев, – со скабрезной улыбкой дополнил его предположение викинг, – которые бы правили славянскими и прочими правителями.

– Ну а затем этот королевский совет мудрецов помогал бы этим полунорманнским правителям деньгами, воинами и наставлениями, – продолжил его мысль монах Прокопий, улавливая, насколько глубоко понимают они теперь друг друга. – Нет, действительно, разве не так должен был бы поступать ваш конунг, услышав всю правду о викинге Свенельде? О доблестном, непобедимом викинге-воеводе? Разве не захотелось бы ему с помощью таких воевод взять под свой контроль хотя бы часть вечно враждующих между собой русских княжеств?

– Так поступил бы всякий король. И рядом с ним всегда нашелся бы человек, который самим Богом призван был бы создать и возглавить подобный совет и вообще заниматься столь секретными государственными делами, – уклончиво ответил Эймунд, направляясь к двери и давая понять, что он и так сообщил иноку значительно больше, нежели имел на это право.

Дверь открылась на мгновение раньше, чем викинг успел дотронуться до нее рукой, и в проеме показалась златокудрая головка Елизаветы.

– Я подумала, инок Прокопий, – как можно серьезнее, наверное, подражая кому-то из взрослых, проговорила она, – и решила, что навсегда останусь русской княжной, как и моя сестра Анастасия.

Монах восхищенно взглянул сначала на Елизавету, затем на викинга и смиренно склонил голову:

– Хорошо, что ты подумала именно так, великая дочь великого князя.

– Разве кто-то из людей, которые окружают тебя, княжна, не желает, чтобы ты чувствовала себя русинкой?! – невозмутимо развел руками Эймунд. – Покажи мне этого человека. Кто способен усомниться в том, что ты – достойнейшая дочь великого князя Ярослаффа, – впервые за все время своего пребывания при киевском стольном дворе попытался он назвать своего повелителя так, как именуют его русичи. Вместо привычного для норманнского уха – «конунг Ярислейф». – Дочь великого князя великой Руси, – он выдержал небольшую красноречивую паузу, а затем неожиданно добавил: – Так жертвенно хранимой для тебя викингами.