– Неужели?! Так это же прекрасно! – возликовал Шернер, давая понять, что о Вернере, с его «бурей и натиском», окончательно забыто; для общения со Скорцени существуют темы поважнее.

– Увы, самого дисколета уже нет.

– Но он был?!

– Вне всяких сомнений!

– Куда же он девался? Куда он вообще мог деваться в этой стране?

– По этому поводу можно выражаться и похлеще, но… Минут через двадцать на вашей посадочной площадке приземлится «Физелер Шторьх», который доставит вас во Фрейбург, откуда я, собственно, и звоню. Мы побываем на месте, где этот аппарат хранили, точнее, скрывали, а главное, у вас появится возможность встретиться с местным инженером, принимавшим участие в восстановительных работах этого, как они здесь называют, звездолета.

– Это очень важно, господин Скорцени, – еще больше заволновался Шернер. – Ничто не может заменить рассказ очевидца, тем более – инженера.

– Заодно поговорим о некоторых любителях «бури и натиска».

Самолетика он дожидался, уже стоя у посадочной полосы. Пролетая над руинами городов, пепелищами сел и забитыми воинскими эшелонами железнодорожными станциями, Шернер благодарил судьбу, что она не швырнула его в крематорийную топку «восточной бойни» и что даже те аппараты, которые он пытается создавать, в этой войне – по крайней мере, в этой – задействованы не будут.

В отличие от Брауна, который давно и безнадежно увяз в военных заказах и фронтовой истерии, Шернер стремился дистанцироваться от всего, что происходило на фронтах, убеждая себя, что занимается чистой наукой. И что плоды этих занятий одинаково важны для человечества по обе стороны Ла-Манша, Атлантики и даже Уральских гор, к которым еще недавно фюрер так фанатично стремился.

– Звездолет приземлился вон там, в этой низине между холмами, – указал инженер Раднер на живописный лужок, с двух сторон к которому дотягивались подножия холмов, а с третьей подступал небольшой лес. – Судя по тому, что аппарат не стоял на колесах или каких-то ножках, а лежал на «пузе», одной стороной зарывшись в грунт, приходим к выводу, что он потерпел катастрофу. Однако, терпя бедствие, экипажу все же удалось более или менее удачно спланировать и аварийно приземлиться. Что случилось с пилотами, я не знаю. Они то ли ушли в лес, а оттуда были эвакуированы некоей инопланетной спасательной командой, то ли арестованы полицией или гестапо, – вопросительно взглянул он на невозмутимо стоявшего рядом, на небольшом валуне, Отто Скорцени.

– Выяснял. Экипаж исчез. Комиссия пришла к выводу, что он состоял из трех пилотов. Сам аппарат был обнаружен спустя почти двое суток после его приземления, однако никто никаких странных особей в окрестностях не видел. Звездолет никуда отсюда не увозили. Это была огромная махина, радиус которой достигал семи метров, а высота шести метров, и весила она, по прикидкам, порядка двадцати тонн. Решено было никуда не перемещать ее, а прямо здесь укрыть, в дощатом ангаре. Местность тут же оградили и выставили охрану.

– Я тогда выдвинул версию, – вновь заговорил Раднер, – которая, правда, была осмеяна другими членами комиссии…

– Так-так, – оживился Шернер, – что за версия? Не волнуйтесь, я готов к рассмотрению любого предположения.

Прежде чем ответить, инженер вновь вопросительно взглянул на Скорцени.

– В этом кругу – можно, – обронил тот, давая понять, что запрет на разглашение государственной тайны, которую инженер клятвенно обещал хранить, на время снят.

Раднеру уже было под пятьдесят. Это был тщедушный мужичок с запавшей грудью и изможденным лицом человека, страдающего какой-то неизлечимой болезнью. А еще Шернер успел узнать, что почти год инженер провел на Восточном фронте, где и лишился кисти левой руки: хирургам пришлось ампутировать ее после обморожения.