– Папа, мама! – заговорила Настя. – Благословите нас.

– Осподь! – хлопнула себя по щекам Марфа. – У доме ни одной иконы!

– Мы же не верующие, – улыбнулся Митяй. – Александр Павлович, Елена Григорьевна, я вам даю честное комсомольское слово и клянусь жизнью, что буду беречь Настёну больше жизни!

– В сложившихся обстоятельствах, – пробурчал Камышин, – нам ничего не остается, как поверить тебе. Зовите Петра, Степку – будем праздновать помолвку.

Когда выпили за здоровье молодых, и Камышин заговорил о будущем без гнева и ерничества, Митяй решительно воспротивился планам старших. Александр Павлович и Марфа, мнение Елены Григорьевны и Петра не в счет, полагали, что ему надо окончить школу, получить аттестат. Это означало – официально не расписываться с Настей, женатые в средней школе не учатся.

– Нет! Мы зарегистрируемся, я не хочу, чтобы мой ребенок родился вне брака.

– Благородные поступки, – проворковала Елена Григорьевна, – по мнению обывателей, всегда кажутся глупыми, нерациональными, невыгодными и даже пагубными. На этом построена вся мировая героическая литература – поступки благородного рыцаря идут вразрез со здравым смыслом. Дмитрий, вы прелесть!

– Его все равно засудят, – неожиданно встрял Степка. – Ведь узнают, на бюро комсомольское вызовут, хорошо, если выговором отделается, а то и исключить могут. Это – хана, никуда не тыркнешься.

Камышин крякнул от возмущения, но посмотрел на сына, выказавшего поразительную практическую сметку, с любовью:

– Тебе кто слово давал? Ты почему вмешиваешься в разговоры взрослых? Еще раз пикнешь, вылетишь отсюда!

– А что, я неправду…

– Степан!

– Молчу. А на какой завод Митяй пойдет?

– Вон! – показал Камышин пальцем на дверь. – Не умеешь себя вести – твое место снаружи!

Степка понуро поплелся на выход. Камышин невольно посмотрел на Марфу, увидел в ее глазах одобрение, потер ладонью лицо, прогоняя неуместные чувства.

– Сыночек, а как же Академия художеств? – спросила Марфа. – Ты ведь мечтал.

Дмитрий глубоко вздохнул, протягивая воздух сквозь зубы, словно ему надо было задавить, потушить внутри себя тлеющий огонь:

– Никуда Академия не денется.

– Милый, – накрыла его руку своей Настя, – я тебе говорила, что…

– Ре-ше-но, – он нежно щелкнул ее по носу.

– Шестнадцать годков всего! – захлопнула рот ладошкой и покачала головой Марфа.

Теперь, когда ее сын не подвергался нападкам, она могла чуть-чуть выплеснуть свою печаль.

– Дык пятаки гнет пальцами, гы-гы, – впервые за вечер подал голос Петр.

– Если б только пятаки, – усмехнулся Александр Павлович.

Митяй пришел в районный комиссариат двадцать третьего июня – на второй день войны – записываться в армию. Он работал подсобным рабочим в трамвайном депо, устроился на летние каникулы, под давлением родителей согласился на компромисс: до осени трудится, а потом посмотрим.

Дежурный офицер, нервный и взъерошенный как грач, у которого разворошили гнездо, только глянул на Митяя, документы не посмотрел, отмахнулся:

– Иди отсюда! С сегодняшнего дня объявлена мобилизация лиц рождения тысяча девятьсот пятого тире девятьсот восемнадцатого. Понадобишься – пришлют повестку.

– Но я хочу воевать! За Родину! – Митяй осекся, уж слишком пафосно и одновременно по-мальчишески прозвучали его слова.

– Армии нужны опытные бойцы, имеющие военную подготовку. А ты кто?

– У меня значок «Ворошиловский стрелок»!

– У каждого второго такой значок. – И, повернув голову в сторону двери, офицер закричал: – Анисимов! Пропускать только по паспортам! Одолела пацанва. Добровольцев отсекать, понял?