Клава обожала наблюдать за бабушкой в моменты ее «кофейного священнодействия»: ее с детства завораживала, очаровывая, атмосфера, которую незаметно творила-создавала бабуля. Для начала надо постараться достичь внутреннего спокойствия и остановить суетливую торопливость, отбросить пустые мысли и сосредоточиться на том, что делаешь. Непременно стелилась белая скатерть на круглом столе, поверх которой клалась кружевная льняная салфетка, на которую водружалась потемневшая от времени мини-тренога с ма-а-аленькой горелочкой (ее следовало зажигать, только если кофе остывал), куда ставилась турка. Бабуля усаживалась за стол, в задумчивости немного пошевелив пальцами над тарелочкой, выбирала соответствующий ее настроению и желанию в данный момент фрукт, откусывала крохотный кусочек засахаренного апельсина, или грейпфрута, или чего иного и запивала его небольшим глотком обжигающего кофе.

Потрясающий аромат кофе с еле уловимым запахом гвоздики (или кардамона, или корицы и цитруса, тоже в зависимости он настроений и предпочтений этого дня Софьи Михайловны) казался маленькой Клавочке бесподобным и незыблемым, чем-то очень надежным, означавшим, что все всегда будет хорошо, и ассоциировался со счастьем, как праздник Новый год. У всех он только раз в году, а у Клавочки всякий раз, когда она смотрела, как бабуля наслаждается кофе.

И еще – беседы.

Да, неторопливый, легкий разговор за чашечкой кофе также входил в ритуал, разумеется, при наличии достойного собеседника. Клавдия у Софьи Михайловны всегда числилась в таких с того возраста, как начала произносить первые слова. Впрочем, как и вся остальная родня.

Боже мой, как же любила, ценила и берегла эти моменты, проведенные с бабулей, Клавдия и как редко ей удавалось поприсутствовать в этой душевной теплоте!

Чтобы непременно вот так, как надо: никуда не спеша, словно зависнув в остановившемся мгновении, посидеть с бабулей утром, окутанной волшебным ароматом, умиротворенной неторопливостью Сонюшки, ее мудростью и спокойствием. Рядом с ней все проблемы оказывались вдруг обычной решаемой ерундой, не стоящей душевных переживаний и надрыва, которые надо просто решать шаг за шагом, только и всего. Мир, в котором Клава чувствовала и ощущала себя счастливым ребенком, защищенным от всех напастей.

Ведь не трудно же было это устроить – встать пораньше, часов в семь. Как правило, именно в это время Сонюшка, умывшись и приведя себя в «долженствующий вид», что означало: прическа и удобная, строгая одежда, исключавшая даже намек на халаты и нечто спортивно-расхристанное. Ну что вы, халаты предназначены для спальни и ванно-туалетных процедур, спортивная форма – для спорта и дачи, а для дома только платье либо блузка с юбкой и простые, но элегантные и не сковывающие движения домашние туфли на невысоком каблучке. А как вы хотели – старая советская преподавательская закваска, когда ученики и родители могли заявиться в любое время к учителю домой со своими вопросами и проблемами и требовалось выглядеть непременно подтянутой и прибранной, готовой ко всякого рода неожиданностям – высший класс!

Вот и вставала бы на час пораньше, ворчала на себя мысленно Клавдия, поглядывая за «священнодействием» бабули, так нет же – вечная усталость и загруженность делами-заботами, и всегда хочется поспать подольше, и еле вытаскиваешь себя из кровати под ворчание на будильник, ставший твоим личным врагом.

– А что ты, Клавочка, поднялась настолько рано, у тебя же выходной день? – поинтересовалась бабушка, выбрав из разложенных на тарелочке фруктов засахаренный ананас и откусывая кусочек. – Даже Роберт Ромуальдович еще спит.