Жмуркины по документам числились славянами, но в их род потомственных землепашцев, бортников и смолокуров в древние времена, несомненно, сумели затесаться скуластые кривоногие степняки. И вот сейчас генетическая память одного из этих конных варваров проснулась в Косте. Кое-как подманив Бидона к себе, он взгромоздился на его жесткий хребет, вцепился руками в гриву и ударами каблуков послал вперед. Костя забыл или не знал, что этот красноглазый жеребчик строптив, зол и коварен, как мустанг. С места набрав бешеную скорость, он помчался прямиком на дощатый забор.

«Убьемся! – успел подумать Костя. – Это надо же! Конь-камикадзе!»

Однако в нескольких метрах от забора Бидон резко остановился, упершись в землю передними копытами и подбросив задом. Костя вылетел, как камень из пращи, и, грохнувшись о забор, повис на нем в позе святого мученика Андрея Первозванного, распятого дикими скифами. Бидон довольно заржал, подмигнул одним глазом и умчался в сторону передающего комплекса станции «Заря», где в запретной зоне росла самая сочная трава.

Хорошо, что санчасть была рядом. Протрезвевший Боря и вернувшийся из самоволки Федя долго трудились над Костей, замазывая йодом многочисленные ссадины и вытаскивая занозы. Теперь он пил денатурат уже не ради пьянки, а исключительно в целях анестезии.

Как уже упоминалось здесь, воисковая часть, в которой Косте довелось проходить воинскую службу, занималась слежением за отечественными и иностранными космическими объектами, которых в околоземном пространстве кишмя кишело. Девять десятых из них занимались различными видами шпионажа. Под серебристыми куполами скрывались сверхсекретные антенны. Сами станции носили поэтические названия, почему-то сплошь начинавшиеся на букву К: «Коралл», «Краб», «Куб», «Кама». Приписанные к ним расчеты за три рубля сорок копеек в месяц делали ту же работу, за которую их коллеги в Штатах получали немалые доллары. Кроме того, они успевали нести караульную службу, драить посуду на кухне, сидеть на гауптвахте и соблазнять офицерских жен.

Особенно трудно приходилось знаменитой станции «Заря», работавшей исключительно по пилотируемым космическим кораблям. Дежурить всерьез им приходилось не чаще раза в год, а все остальное время делилось между нарядами и хозработами. Но уж если с Байконура стартовал очередной «Союз», расчет в полном составе, не исключая и салажат, дневал и ночевал на станции. Даже пищу им доставляли туда в огромных флягах-термосах.

Естественно, что, не имея никакого представления о точных науках, управляться с действительно сложной техникой было невозможно. Учебный процесс в части был поставлен весьма круто. Сержант вручал новичку учебник, к примеру, электротехники, и, на глаз отмерив страниц тридцать-сорок, говорил: «Чтоб к следующему вторнику назубок знал. А не то…» Самое удивительное, что пацан, имевший в школе тройку по физике и путавший ватт с вольтом, через неделю мог отбарабанить закон Ома и правило буравчика как дьякон «Отче наш». Страх побуждал мозг усваивать науку намного эффективнее, чем любознательность. Полугодичный курс техникума тут проходили за месяц-полтора. Кто знает, если бы Эйнштейна в свое время призвали в армию, то под бдительным надзором прусских капралов он не только углубил бы общую теорию относительности, но и довел бы до ума пресловутую единую теорию поля.

Во время особо ответственных стартов в часть прибывали представители Центра, главным образом из отряда космонавтов. В отличие от местных покорителей Вселенной, формально приписанных к ракетным войскам, они носили голубые петлицы, не пили по утрам спирт, не скаредничали, не допекали рядовых мелкими придирками и вообще были людьми легкими, дружелюбными и симпатичными. Скоро Костя многих из них знал в лицо. Все они без исключения очень ему нравились и, вполне естественно, в космос так и не вырвались. Но не это было самым печальным. Самым печальным было то, что Костя фактически угробил отечественную программу высадки человека на Луне, куда более грандиозную и помпезную, чем проект «Аполлон».