Революция, которую он хотел совершить, всегда была революцией в области морали; но он еще не дошел до того, чтоб доверить ее осуществление ангелам и звукам последней трубы. Он хотел действовать на людей и через людей самих. Мечтатель, у которого нет другой мысли, кроме идеи близости страшного суда, не употребил бы столько усилий для морального подъема людей и не создал бы самое прекрасное учение практической морали, какое только получало когда-либо человечество. Много колеблющегося осталось еще, без сомнения, в его мысли; его побуждало ко всему делу скорее благодарное чувство, чем установившиеся намерения, и это дело было осуществлено через него, но совсем не таким образом, как он себе представлял.

Действительно, он основал Царствие Божие, я хочу сказать, царство духа, – и если Иисус, взирая с лона своего Отца, видит те плоды, которые принесло его дело в истории человечества, он может по справедливости сказать: «Вот то, чего я хотел». То, что основал Иисус, что осталось от него навеки, – если исключить те несовершенства, которые примешиваются ко всякому делу, осуществляемому человечеством, – это учение о свободе духа. Уже греки имели и высказывали о ней прекрасные мысли. Многие стоики находили средство быть свободными под господством тирана. Но в общем античный мир представлял себе свободу связанной с известными политическими формами; свободными названы Гармодий и Аристогитон, Брут и Кассий. Истинный христианин гораздо менее связан какими бы то ни было цепями; здесь, на земле, он – изгнанник; какое может иметь для него значение преходящий земной владыка, когда земля – не его родина? Свобода для него – это истина. Иисус не знал хорошо истории, чтобы понять, насколько такое учение пришлось кстати тому времени, когда республиканская свобода угасла, а мелкие муниципальные конституции древности задыхались и растворялись в единой римской Империи. Но у него был надежный и чудесный руководитель в лице его удивительного здравого смысла и истинно пророческого инстинкта, раскрывшего ему истинный смысл его миссии. Словами своими: «Воздайте кесарево кесарю, а богови – божие» – он создал нечто далекое от политики, убежище для души среди господства грубой силы. Конечно, такое учение имело свои опасные стороны. Установить в принципе, что для определения законной власти надо смотреть на монету; провозгласить, что совершенный человек платит подать из презрения и нежелания спорить из-за нее, – это значило, по древнему пониманию, разрушать республику и поддерживать властную тиранию. Христианство в этом смысле сильно способствовало ослаблению чувства гражданского долга и подчинению мира абсолютной власти совершившихся фактов. Но, учреждая огромный свободный союз, который в течение трехсот лет сумел избегнуть политики, христианство возместило полностью тот ущерб, который причиняло гражданским добродетелям. Благодаря ему власть государства была ограничена земными делами, дух освобожден или, по крайней мере, грозная пирамида римского всемогущества была разбита навсегда.

Человек, больше занятый общественными обязанностями, всегда не прощает другим того, что они могут ставить что-нибудь выше его партийных идеалов. Он порицает тех, кто подчиняет политические вопросы – общественным, и проповедует по отношению к ним некоторый индифферентизм. Он прав в известном смысле, потому что всякое направление, которое основано на исключении всех остальных, вредно с точки зрения общего руководства человеческими делами. Но каковы успехи партий в создании общей морали человечества? Если бы Иисус вместо основания царства небесного отправился в Рим, занялся бы заговорами против Тиверия или стал бы горевать о Германике, – что было бы с миром? Если бы он стал суровым республиканцем и пламенным патриотом, он не остановил бы великого движения событий своего века, между тем, как, объявив политику неважной, он раскрыл миру ту истину, что родина – это еще не все, что человек стоит впереди и выше гражданина.