Мистер Пинч, который меньше всего был способен вывести другого из затруднения, не нашелся что ответить.

– Ну, вы меня понимаете, – быстро закончил Мартин, – мне нечего так уж гоняться за нужным словом. Теперь я расскажу вам самую суть, а также по какому именно случаю я очутился здесь. Я влюблен, Пинч.

Мистер Пинч воззрился на него с усиленным интересом.

– Говорю вам, я влюблен. Я влюблен в самую красивую девушку, какая только живет под солнцем. Но она в полной зависимости от моего дедушки; и если только он узнает, что она платит мне взаимностью, она останется без крова и лишится всего, что имеет. Надеюсь, в такой любви нет никакого особенного эгоизма?

– Эгоизма! – воскликнул Том. – Вы вели себя благородно. Любить ее, как вы, я думаю, любите, и, оберегая ее, даже не открыться…

– Что вы там толкуете, Пинч? – прервал его Мартин с раздражением. – Не смешите меня, мой милый. То есть как это не открыться?

– Простите меня, – ответил Том. – Я думал, что вы подразумеваете именно это, а иначе не стали бы говорить.

– Если б я не сказал ей о своей любви, какой был бы смысл влюбляться? – сказал Мартин. – Разве только для того, чтобы тосковать и мучиться?

– Это верно, – заметил Том. – Ну что ж, я догадываюсь, что она вам ответила, – прибавил он, глядя на красивое лицо Мартина.

– Ну, не совсем так, Пинч, – отвечал тот, слегка нахмурившись, – у нее там какие-то девические предрассудки насчет долга и благодарности и прочего тому подобного, что довольно трудно понять; но в основном вы правы: я узнал, что ее сердце принадлежит мне.

– Как раз то, что я предполагал, – сказал Том. – Вполне естественно! – И, очень довольный, он отпил большой глоток из стакана.

– Хотя я держал себя с самого начала крайне осторожно, – продолжал Мартин, – однако мне не удалось повести дело так, чтобы дедушка, очень ревнивый и недоверчивый, не догадался, что я ее люблю. Ей он ничего не сказал, а прямо напал на меня и в беседе с глазу на глаз обвинил меня в том, что я намеренно искушаю верность преданного ему существа (видите, какой эгоист!) – девушки, которую он учил и воспитывал, чтобы она стала ему бескорыстным и верным другом, после того как он меня женит по своему усмотрению. Тут я не вытерпел и сказал, что как ему будет угодно, но я могу жениться и сам и не желаю, чтобы он или кто-нибудь другой продавал меня с аукциона неизвестно кому.

Мистер Пинч раскрыл глаза еще шире и стал глядеть в огонь еще пристальнее прежнего.

– Можете себе представить, – продолжал Мартин, – он на это обиделся и начал говорить мне далеко не лестные вещи. И пошла беседа за беседой, слово за словом, как это всегда бывает; а клонилось все это к тому, чтобы я от нее отказался, а не то он от меня откажется. А надо вам знать, Пинч, что я не только страстно влюблен в нее (она хотя и не богата, но так красива и умна, что сделает честь кому угодно, какие бы ни были претензии у ее будущего мужа); мало того, главной чертой моего характера является…

– Упрямство, – предположил Том в простоте душевной. Но это предположение было встречено гораздо хуже, чем он ожидал, ибо молодой человек немедленно возразил с некоторой запальчивостью:

– Какой вы чудак, Пинч!

– Прошу извинения, – сказал Том, – я думал, вы ищете нужное слово.

– Это совсем не то слово, – ответил Мартин. – Ведь я же вам говорил, что у меня в характере нет упрямства, не так ли? Я хотел сказать, если бы вы меня не прервали, что главная черта моего характера – это твердость.

– О! – воскликнул Том, поджимая губы и кивая головой. – Да, да, я понимаю.