Однако девицы, да и сам мистер Пексниф, вопреки этим тяжким испытаниям, оставались в наилучшем расположении духа, хотя чувствовалось, что между ними существует какой-то таинственный сговор. Когда завтрак подходил к концу, мистер Пексниф, улыбаясь, объяснил причину их общего радостного настроения.

– Не часто бывает, дорогой Мартин, – сказал он, – чтобы мои дочери вместе со мной покидали мирный домашний очаг ради суетного вихря светских удовольствий. Но сегодня мы рассчитываем поступить именно так.

– Неужели, сэр! – воскликнул новый ученик.

– Да, – отвечал мистер Пексниф, постукивая по левой руке письмом, которое держал в правой. – У меня здесь приглашение явиться в Лондон – по делу, дорогой Мартин, по делу строго профессионального характера, – а я давно уже обещал дорогим моим девочкам, что, если только представится случай, они поедут вместе со мной. Мы отправимся нынче вечером в дилижансе, – подобно голубю к древности, дорогой мой Мартин, – и возвратимся с оливковой ветвью[20] не ранее чем через неделю. Под оливковой ветвью, – объяснил мистер Пексниф, – я подразумеваю наш скромный багаж.

– Надеюсь, что барышням понравится в Лондоне. – сказал Мартин.

– О, еще бы не понравилось! – воскликнула Мерри, хлопая в ладоши. – Боже мой! Черри, милочка, ты только подумай – Лондон!

– Пылкое дитя! – произнес мистер Пексниф, мечтательно глядя на свою младшую дочь. – И все же есть какая-то меланхолическая прелесть в этих юных надеждах. Приятно знать, что они никогда не осуществятся. Помню, я и дам думал когда-то, в далекие дни моего детства, что маринованный лук растет на дереве и что нее слоны так и родятся с башенкой на спине. Впоследствии я узнал, что в действительности дело обстоит не так, далеко не так: однако эти мечты успокаивали меня в часы тяжелых жизненных испытаний. Даже когда мне пришлось сделать печальное открытие, что я пригрел на своей груди свинью во образе человека, – даже и в такой тягостный час они утешали меня.

При этом мрачном намеке на Джона Уэстлока мистер Пинч чуть не захлебнулся чаем, ибо не далее как нынче утром получил от него письмо, что было как нельзя лучше известно мистеру Пекснифу.

– Вы позаботитесь, дорогой Мартин, – продолжал мистер Пексниф, возвращаясь к прежней жизнерадостности, – чтобы дом не растащили в наше отсутствие. Мы поручаем его вам. Тут нет никаких секретов – все открыто и доступно. В противоположность тому молодому человеку из восточной сказки, которого называли, если не ошибаюсь, одноглазый календарь… не так ли, мистер Пинч?

– Одноглазый календер[21], мне кажется, – пролепетал Том.

– Это почти одно и то же, я думаю, – сказал мистер Пексниф, снисходительно улыбаясь, – или так считалось в мое время. В противоположность этому молодому человеку, дорогой Мартин, мы вам не только не запрещаем заглядывать во все уголки дома, но даже просим вас быть везде хозяином. Веселитесь, дорогой мой Мартин, заколите упитанного тельца, если вам захочется!

Не имелось, разумеется, никаких возражений против того, чтобы Мартин заколол и употребил с пользой для себя какого угодно тельца, упитанного или тощего, ежели только он нашелся бы в доме; но ввиду того, что никаких тельцов не паслось в угодьях мистера Пекснифа, его предложение следовало считать скорее знаком простой любезности, чем существенным доказательством гостеприимства. Этим цветком красноречия и завершилась беседа; ибо, высказавшись в таком духе, мистер Пексниф поднялся с места и повел их в оранжерею архитектурных талантов, то есть в известное уже помещение на третьем этаже.