– Где же мне, батюшка, знать, – отвечает нянька. – Старуха уж я.

– Мадемуазель Жозефина, – говорит он тогда по-французски гувернантке Жозефине Ивановне, на минуту заглянувшей в комнату, – а вы знаете, как огромна Российская империя?

– О, это очень большая страна, – быстро соглашается Жозефина Ивановна. – Франция – тоже очень большая страна. Когда я жила в Ионвиле со своими родными…

«Ну, теперь поехала! – думает Вася. – Лучше её не трогать».

И чтобы отвлечь старушку от воспоминаний её молодости, хорошо известных ему, Вася соскакивает с подоконника и заводит другой разговор.

– А знаете, Жозефина Ивановна, – говорит он, – книжка, которую вы мне дали, очень интересная. Я её уже прочёл.

– Уже прочли? – удивляется Жозефина. – Всю? Всю прочли?

– Всю! – говорит Вася и хлопает книгой по колену.

– Но, Базиль, – пугается Жозефина Ивановна, – там были заложенные страницы. Я забыла вам сказать, что этого читать нельзя.

– Это об островитянах-то? – спрашивает Вася.

– Да, да, Базиль. Они там у себя ходят совершенно… ну… совершенно без платья. Этого читать нельзя.

Вася громко смеётся:

– Всё, всё прочёл! И, знаете, Жозефина Ивановна, это самое интересное, – дразнит он старушку.

– Вы очень плохо сделали, Базиль; вы очень много читали и очень мало кушали, – говорит Жозефина Ивановна и быстро выходит из комнаты.

– А может, батюшка, – обращается Ниловна к Васе, – может, и впрямь откушать чего изволишь? Может, киселька малинового с миндальным молочком? Может, ватрушечку со сливками? Вишь, Жозефина Ивановна обижается на тебя.

Вася отрицательно качает головой.

– Ни ани, ни нуа не хочу, – отвечает он. – У меня табу расиси.

– Чего, чего? – недоумевает Ниловна. – Это где же ты выучился такой тарабарщине? От цыган слышал, что ли?

– Не от цыган, а от жителей острова Тана, нянька. Я был в путешествии.

– Господи, батюшка, уж не повредился ли ребёнок? – ворчит про себя Ниловна. – В каком же путешествии, Васенька, когда ты из горницы который день не выходишь?

– A вот!

И Вася потрясает в воздухе книгой.

– А ты не зачитывайся, батюшка, – советует Ниловна. – От этого повреждение ума может получиться. Ты бы и впрямь покушал чего.

– Я же тебе сказал уже!

– Да разве я по-тарабарски понимаю, батюшка! Я, чай, православная.

– Я тебе сказал, – поясняет Вася, – что ни есть, ни пить не хочу, что брюхо у меня полно. – И вдруг громко кричит в окно: – Эввау! Эввау!

Господь милосердный, да что с тобой? – пугается нянька.

– Это я ему. Гляди, кто по дороге-то идёт! Эввау! – Ниловна выглядывает в окно.

– Ну кто? Тишка. Гуся несёт. Наверно, гусь куда ни на есть заблудил, он его поймал и несёт домой.

– Эввау, Тишка! – кричит Вася. – Арроман, иди сюда. Не гляди на эту старую бран! – Вася знаками показывает на няньку.

Но Тишка, пугливо озираясь по сторонам, ускоряет шаг и, не глядя в сторону Васи, исчезает из виду.

– Побежал к своей эмму, – говорит Вася. – Эввау – это кричат, если рады кого видеть. Арроман – это мужчина, а бран – женщина. Эмму – хижина. Тишка убежал в свою хижину, потому что трус.

– Не трус, а тётенька не велели ему сюда ходить. Он приказ тётеньки сполняет.

– Это або, – замечает Вася. – А может, ему хочется ослушаться?

– Тогда, значит, на конюшню, – говорит Ниловна.

– Ну и або.

– А это что за слово такое?

– Это значит – нехорошо.

– Ну, – говорит Ниловна, – по-твоему, может, и нехорошо, а по-моему – хорошо, потому установлено от бога: раб да слушается господина своего.

Пообедав последний раз в постели, Вася от нечего делать уснул. И снился ему лёгкий, как облако, корабль с белыми парусами. И снился ему океан, по которому ходили неторопливые, мерно возникавшие и мерно же исчезавшие волны, и весь безбрежный простор его тихо колыхался, как на цепях.