Горячая волна гнева ударила Звягиной в лицо. Какое унижение! Она зажала рукой рот, чтобы не завопить по-звериному. Ярость, не найдя выхода, что-то с хрустом сломала в груди. Кира постояла несколько минут, превозмогая боль. Хотелось… нет, не умереть, а просто не жить. Вспомнила, как Сиво-конь, когда спас Игоря от тюрьмы, сказал ей:

– Ты знаешь, я советов не даю, если не просят. Но осторожность никогда не помешает. Не обожгись. Бережёного Бог бережёт.

– А Бог есть? – спросила она шутливо.

– Есть, есть. Это нас – дунул и нет, а Он есть.

Не прислушалась к Петечкиным словам.

Хозяйка заколдованного шале наконец с трудом сдвинула с места внезапно отяжелевшие ноги, и без лишнего шума вернулась в машину. На полную мощность врубила кондиционер – ледяной воздух обжёг взмокшее от внутреннего жара тело. Тупо давя на педали и ручки, выехала на трассу. За стёклами мелькал знакомый пейзаж. Странно. Всё переменилось, ухнуло в другую плоскость, а жизнь вокруг текла прежняя. Правда, ничего нового она не узнала, но знать и видеть – вещи принципиально разные. Красивая выдумка изощрённого ума не устояла перед реальной картинкой. Разрушилась сладкая вера в то, что обаяние таланта сильнее плотской любви, что именно с нею, знаменитой певицей и наставником, Игорь испытывает высокое чувство, необычное по силе и наполненности.

По дороге Кира так замёрзла, что зубы стучали. Но скорее не от холода, а от ужаса. Завтра она проснётся, привычно взглянет на пруд, красиво уложит волосы, желая понравиться неизвестно кому. Надвигавшееся одиночество сильно отличалось от того, к которому она когда-то, в толпе, так искренне стремилась. Казалось бы, всё рассчитала, всё предусмотрела, а Он дунул – и осталась одна, на последнем ветру. …И аз воздам.

Наконец дом, лестница, дверь, квартира, спланированная дорогим дизайнером, такая удобная, роскошная… Зачем? Звягина рухнула в постель, зарывшись в пушистые пледы, и мгновенно уснула, словно приняла горсть транквилизаторов. Очнулась ночью. Шторы остались открытыми, и белый глаз полной луны отравлял комнату нездешним светом. Гудела голова, ломило суставы. Морок то отступал, то наваливался снова, дышать было трудно, сердце выдавало барабанную дробь. Конец?

Уже и прежде где-то очень глубоко в ней копошилась мысль, что великая Звягина устарела. Она так долго живёт, что перестала понимать молодых, их предпочтения, их цели. Её смущали загадочный Теодор Курентзис, экспериментальная опера без декораций, странные пьесы с надрывными криками и бессвязными текстами, современный балет, на балет не похожий, но ведь балет. Старое отжило.

Певица обвела тусклым взором спальню: золочёная спинка антикварного кресла, китайская напольная ваза, полная увядших роз… Смерть прореживает уходящее поколение, словно безжалостный селекционер Бербанк свои цветочные грядки. Большинство друзей и единомышленников, которых вообще-то было немного, она уже похоронила. Незабвенный Петечка говорил: такова расплата за долголетие. Одни ушли на небо во сне, не испытав предсмертного ужаса, как звезды балета Катя Максимова и Плисецкая, другие, истерзанные хроническими недугами, мучились бесконечно долго, уже мало радуясь этой страдательной бесконечности. Хворостовский, напротив, умирая, кричал: «Почему я?! Почему я?!» Молодой. Не знал, что для любой конструкции важен баланс. Смерть уравнивает не только шансы, но и подарки судьбы. Подошла её очередь. Осознание конца настало как-то вдруг, но очень вовремя. И Кира смирилась.

Прошли ещё сутки, пока явилась Архиповна, увидела пылающие щёки хозяйки, прилипшие ко лбу потные волосы, затряслась, всплеснула руками и вызвала знакомого врача. Он долго тыкал в жирную спину знаменитости холодный кругляшок фонендоскопа.