Так что никого не ждите, голые не приедут. Ваш М. Б.».

И это после «Дьяволиады», «Роковых яиц», романа «Белая гвардия»?

Или «Проглоченный поезд», «Стенка на стенку», «Новый способ распространения книги», «Смуглявый матерщинник», «Рассказ рабкора про лишних людей», «Под мухой»… Фиксация каких-то печальных фактов действительности – пьянства, невежества, безграмотности – и назидательный вывод: «Дорогой Шурка! Видите, какой про вас начали рассказ. Сидя здесь, в Москве, находясь вдалеке от вас и не зная вашего адреса, даю вам печатный совет: исправьтесь, пока не поздно, а то иначе вас высадят и с той низшей должности, на которую вас перевели» («Гибель Шурки-уполномоченного», 16 ноября).

Все те же легкие, насыщенные диалоги, меткие характеристики, точный, богатый язык… Но где ж тут проявиться писательскому воображению? А его тянуло к созданию вымышленного мира, где автор становится господином и действующих лиц, и событий, с ними происходящих, как в «Дьяволиаде» и «Роковых яйцах», как в «Похождениях Чичикова» и «Ханском огне»…

«Ханский огонь», с каким удовольствием он работал над этой коротенькой повестью.

А ведь все началось необычно просто… Выдалась у всех сотрудников четвертой полосы свободная минутка, и, по обыкновению, о чем-то заспорили, о современных поэтах и прозаиках, о современном международном положении, о своих учителях и кумирах… Чаще всего вспоминали О. Генри как образец рассказчика и новеллиста, которого читать всегда интересно, потому что так остроумно завяжет интригу, что только в конце читатель узнает результаты, чаще всего неожиданные. В. П. Катаев, признанный рассказчик и новеллист, начавший печатать рассказы с 1914 года, строго осудил всех современных рассказчиков: «Пишут плохо, скучно, никакой выдумки.

Прочитаешь два первых абзаца, а дальше можно не читать. Развязка разгадана. Рассказ просматривается насквозь до последней точки».

И разгорелся с новой силой спор. Бранили современных писателей, рассказывали невыдуманные истории, которые поражали своей простотой и необъяснимой с точки зрения здравого смысла фантастикой.

– Вспоминаю один эпизод из жизни нашего уезда, поразивший своей неправдоподобностью, о чем до сих пор толкуют мои земляки… Года три-четыре тому назад, когда в крестьянстве было сильное брожение и порой они чувствовали себя полными хозяевами в уезде, жгли помещичьи усадьбы, растаскивали утварь, мебель, уводили скот, но редко этот грабеж приносил кому-нибудь радость, – все собравшиеся со вниманием слушали заведующего четвертой полосы И. Овчинникова, – никто не мог понять другого… Один богатый мужик, нажившийся во время Гражданской войны, неожиданно для всех собственноручно спалил свой хутор, зарезал пять племенных баранов и, пьяный, пришел с косой на конюшню резать сухожилия жеребцам-производителям. Тут голубчика и сцапали его же бывшие конюхи.

– Мужик-то ладно, допился до белой горячки, вот и спалил, это бывает, особенно в то время… А я видел незадолго до Февральской революции, как сгорел помещичий дом со всем содержимым, – медленно заговорил Булгаков. – Вот что было страшно и совершенно необъяснимо… Говорили, что по неосторожности сторожа… Но уже чувствовалось в округе настроение мужиков, особенно тех, кто пришел с фронта, раненные, обозленные, они уже тогда вышли из подчинения всяким властям, зло косились на богатый помещичий дом с его обитателями, я был знаком с сыновьями помещика, чудесные люди, тихие, умные, один из них служил врачом, как и я, а другой – председателем уездной земской управы. Горел большой помещичий дом, виден пожар был всей округе… Ликовали и радовались только ваши Платоны Каратаевы, ваш народ-богоносец…