Этим зимним вечером Лао Хуан вдруг почувствовал себя постаревшим и уставшим. Он курил, стоя на ветру, сигарета сгорела очень быстро. Лао Хуан стал терять веру в раскрытие этого дела. Он, опытный полицейский, редко падал духом. Он посмотрел на освещенную фонариками парикмахерскую, а потом перевел взгляд выше и уставился в небо. По темному небосводу беззвучно полз белый огонек. Эта картина сделала понятие «время» в голове Лао Хуана конкретным, осязаемым. В голове опять всплыло дело майора. Лао Хуан понимал, что существует много преступлений, которые так и не были раскрыты. И что фраза «небесные сети необъятны, но ничто из них не сможет ускользнуть»[14] – не более чем отражение людских ожиданий. Конечно, «ничто не сможет ускользнуть» похоже на простое будущее время в английском языке – «сейчас не ускользнет и в будущем вряд ли ускользнет». Но Лао Хуан в профессии уже давно, он знал, что полагаться на волю времени опрометчиво: точка не поставлена, значит, остается многоточие. Потому как у времени нет границ и никогда не будет.

Вань Игуан, как обычно, досмотрел провинциальные новости и выключил телевизор. Он прошел в кабинет и с трудом опустился на скамейку из палисандрового дерева. Это была самая простая скамья, на которую обычно клали ноги, а сейчас на нее опустилась толстая задница. Перед Вань Игуаном стоял стол со столешницей шириной один метр, длиной – два и толщиной восемь цуней[15], а еще дальше от него располагался огромный стул. И столешница, и стул были выполнены из вьетнамского желтого палисандра. Поэтому можно сказать, что по сравнению с ними скамейка из обычного палисандра выглядела чем-то второсортным. Сейчас он сознательно сел на нее, потому что сегодня он по-прежнему был допрашиваемым.

Вскоре вошел допрашивающий и уселся на стул из желтого палисандра. Эта женщина с нанесенной на лицо маской из морских водорослей походила на призрак и испугала Вань Игуана, хотя он и понимал, что это его жена.

– Может, ты сначала смоешь маску, а потом уже зайдешь? – спросил он ее. – Ужас какой.

– Я ее недавно нанесла, она еще не полностью впиталась. Да и ты слишком разволновался. Посмотрим, испугаешься ли ты, если я в таком виде буду тебя допрашивать, все ли расскажешь? Вчера, когда у меня было обычное лицо, ты ничего не сказал.

Вань Игуан в душе согласился с тем, что в ее словах есть логика и даже мудрость. Допрос, действительно, должен вестись по нарастающей и становиться жестче, нельзя обращать все в шутку, как будто это просто детская забава.

Допрос начался вчера. Его жена изображала или, можно сказать, взяла на себя функцию члена провинциальной комиссии по проверке дисциплины, допрашивала Вань Игуана и изучала его дело. Он даже представил, что уже стал объектом так называемого «двойного указания»[16], и теперь в кабинете – назначенном месте – его проверяют, ответит ли он на вопросы в назначенное время.

Очевидно, ни он сам, ни его жена не вжились в роль. Жена вела себя слишком вольно и беспечно – лузгала семечки и ела суп из ласточкиных гнезд, при этом внезапно спрашивала: «Сколько ты за эти годы с него взял денег?» или вдруг говорила: «А у сына в Америке сейчас восемь утра». Из-за такого ее несерьезного поведения Вань Игуан тоже не мог по-настоящему разволноваться. Он никак не мог погрузиться в ситуацию предполагаемого разбирательства в духе «двойных указаний», у него не получалось представить себя подследственным. Как бы то ни было, жена все равно выглядела ужасно вульгарной, но при этом богатой и роскошной женщиной. И то, что она, с ее пошлым вкусом, изображала чиновника из комиссии по проверке дисциплины и допрашивала хитрого и дальновидного мужчину, на самом деле выглядело смехотворно. В такой ситуации только идиот признается в получении взятки и ответит на другие вопросы, связанные с коррупцией.