За желанием восполнить пробелы в образовании Оноре крылось твердое убеждение в том, что Оноре не должен и минуты проводить наедине с самим собой. Едва выйдя из пансиона, он попал в рабство: его отправили в контору к другу отца, поверенному Гийонне де Мервилю, младшим клерком^>114. Чем ближе подступал выход на пенсию, тем яснее Бернар Франсуа предвидел для себя финансовые сложности, а что может быть полезнее, чем свой, семейный адвокат? Кроме того, в конторе Оноре будет сыт и под присмотром. В контору он поступил одновременно с поступлением на факультет права. Надо сказать, что слова «изучать право» в XIX в. довольно часто служили синонимом ничегонеделания. К Бальзаку это не относится. Расстояние от конторы в Маре до факультета права в Латинском квартале было вымерено по минутам, и за малейшую задержку с него строго спрашивали^>115. Сам студент вначале ничего не имел против строгостей; Бальзаку нравилось видеть себя в роли кормильца семьи. Кроме того, право стало первой серьезной ступенькой на лестнице, ведущей наверх, – и не на одной. Бальзак был на пути к успеху.

Младший клерк выходил из дому рано, в пять утра. Он и другие клерки работали в большой, пыльной, душной комнате, где пахло едой и бумагой, где висели плакаты с объявлениями об аукционах и конфискации имущества. Окна были такие грязные, что лампы приходилось жечь до десяти утра.

Позже Бальзак много раз возвращался в ту комнату в своем творчестве. Она появляется в «Человеческой комедии» как своего рода батискаф, который каждый день опускался в мутнейшие воды социального моря. За иллюминаторами проплывали мрачные создания, не описанные нигде, кроме скучных судебных документов:

«Я видел, как в каморке умирал нищий отец, брошенный своими двумя дочерьми, которым он отдал восемьдесят тысяч ливров годовой ренты, видел, как сжигали завещания, видел, как матери разоряли своих детей, как мужья обворовывали своих жен, как жены медленно убивали своих мужей, пользуясь как смертоносным ядом их любовью, превращая их в безумцев или слабоумных, чтобы самим спокойно жить со своими возлюбленными. Видел женщин, прививавших своим законным детям такие наклонности, которые неминуемо приводят к гибели, чтобы передать состояние ребенку, прижитому от любовника… И право, все ужасы, которыми нас пугают в книгах романисты, бледнеют перед действительностью»^>116.

В данном случае речь ведет Дервиль, честный адвокат, чьим прообразом для Бальзака послужил Гийонне де Мервиль. Эти «ужасы» дают некоторое представление о том, что происходило в голове Бальзака, пока он переписывал документы под диктовку старшего клерка. На лекциях на факультете права ему растолковывали терминологию: мрачные слова, которые обозначали чудовищную правду. «Адюльтер» вызывал в воображении мрачную последовательность «слез, стыда, презрения, ужаса, тайных преступлений, кровавых войн и обезглавленных семей». Сам брак был непознанным континентом. «Позже, – пишет Бальзак в «Физиологии брака», – добравшись до самых цивилизованных берегов общества, автор понял, что суровость брачных законов почти повсеместно закалялась адюльтером. Он открыл, что количество незаконных союзов значительно превосходит число счастливых браков… Но, подобно камню, брошенному в середину озера, это наблюдение потерялось в бездне буйных мыслей автора»