– Тот ошейник не дал подсказки, как все исправить? Остаточные эманации от чар не сразу развеиваются.

– Его изучали, без толку. Уничтожили потом, насколько мне известно. А главные дураки – те целители, что додумались перекинуть проклятие! Отцу не следовало соглашаться. У нее было бы не десять лет, а побольше.

– И сейчас вы оба были бы мертвы. Он мог спасти хотя бы одного ребенка, пришлось выбрать кого.

Герман стукнул по столу, заставив лежащее на нем подпрыгнуть. Удивлюсь, если он руку не отбил. Поморщился, но, по-моему, не от физической боли, и отчеканил по слову:

– Это. Был. Неверный. Выбор.

Поставил локти на ворох бумаг и уронил лицо в ладони.

– Я туда полез, я и должен был принять последствия. Говорил им всем, когда очнулись, что моя затея была и Анельку ругать и наказывать не надо. Наказали так наказали… Ни за что. Правильно ненавидела меня после.

– Кто-то и сам неплохо справлялся, – заметила я.

– Ты не понимаешь, что с ней стало. Она была уже не она. То проклятие… не только тело убивает. Еще и все человеческое: любовь, жалость, способность сопереживать. Анелька старалась, очень. Сохранить что-нибудь, любые светлые чувства, и иногда у нее получалось. – Герман отнял ладони от лица. – Не со мной.

Полагаю, она не стеснялась доносить до брата мысль о том, что лучше бы сдохнуть ему. Вряд ли всерьез намеревалась довести его до самоубийства, однако почти преуспела. Да там и без того чувства вины хоть ложкой черпай. Нельзя так оставлять.

– Я понимаю больше, чем тебе кажется, и вот что хочу сказать… – Я шагнула к столу, встала перед ним. Герман выпрямился, испытующе глядя в глаза. – Хватит ныть.

Он поджал губы.

– Да, натворил дел. Серьезных. Былого не воротишь. Ее фактически приговорили, чтобы ты жил. Цени полученный шанс. А ты тратишь его на что? Попойки, драки и издевательство над магами из охраны. Может, поэтому Анелия тебя и ненавидела, а? Видя, как распоряжаешься жизнью, которую у нее забрали.

– Я этого не просил!

– Но получил. Заканчивай жалеть – себя, ее, о прошлом. Если докажешь отцу, что он ошибся в выборе, кому-то легче станет? А мать, кроме дочерей, еще и сына потеряет. Считай, что за тобой долг. За двоих надо жить, а ты и за одного-то не справляешься.

– Это тоже специальная вытрезвительная тактика от менталистов? – прищурился Герман.

Я пожала плечами, мол, думай, что хочешь.

– Возвращайся домой.

– Нет, – отрезал он, – не сейчас.

Потер глаза, болезненно покрасневшие. Дайте-ка угадаю, минимум сутки не спал? Герман наклонился к заморгавшей свече, поправив фитиль. Стало видно залегшие под его глазами тени, и я поняла, что угадала.

– Согласна, в таком состоянии все равно далеко не уйдешь, – вывела я. – На кровать приляг.

Он послушно встал с кресла, не отпустив никаких пошлых комментариев. Совсем беда. Рухнул поперек кровати, подтащил на ощупь пуховую подушку и зарылся в нее лицом. Хорошо устроился, загляденье. А мне что делать? Не бросать же его здесь отсыпаться, надеясь, что утром соизволит явиться во дворец. Может и не дойти! Если у Культа все-таки есть там свои люди, то им известно о побеге принца, и они с огромной вероятностью тоже заняты поисками. Прости, Рада… Сегодня ты меня не дождешься.

Мерцала догоравшая свеча, комната погружалась в темноту. Спать не тянуло, особенно в кресле. На полу – тем более. Поразмыслив, я присела на кровать. Пихнула Германа в спину, чтобы подвинулся, и легла рядом. На спину, на целомудренном расстоянии, но он его тут же сократил. Прильнул сбоку, уткнулся носом мне в плечо. Было в этом что-то детское и безумно далекое от каких-либо посягательств. Я не нашла чему возмутиться, осталась в том же положении, слушая его дыхание. Тяжелое, размеренное, оно становилось спокойнее с каждым вдохом.