Мы были на сельской вечеринке, которую устраивали богатые дальние родственники моей матери. Тот день длился вечно. Струнный квартет играл «Аллилуйя» на высокой хрусткой траве. В ней лежали фиги, тяжелые, как сердца.

Я видела, как этот мальчишка играл в футбол, смотрела на его сильные, загорелые ноги и умелое владение мячом. Что любит девочка в десять лет? Что будешь любить ты? Я любила сам воздух вокруг этого мальчишки. Он был смешан с крепкими сигаретами мужчин, цветочными духами женщин и лимонами на деревьях.

Я смотрела на Масси, сидя рядом с отцом. И чувствовала себя малявкой оттого, что папина ладонь лежала на моем плече, пока он разговаривал с сидевшими в кружок мужчинами, которые курили и пили; у большинства из них было заметное брюшко. Я съела столько креветочного коктейля, который передавали по кругу, что один из присутствующих отвесил мне комплимент – я совершенно уверена, сексуальный. Он сказал моему отцу: «Этой девочке нравятся дорогие вещи. Ей придется выйти замуж за мужчину с деньгами». Отец улыбнулся. «Нет, – сказал он на своем достойном итальянском, – Джоан будет сама их зарабатывать». Я потом часто думала о ней, об отцовской вере в меня. Моя мать считала, что мне нужно будет выйти замуж за человека с деньгами, может быть, она делала такой вывод на примере собственной жизни. В любом случае тот мальчик, Масси, был из богатой семьи. Я думала о том, чтобы угодить матери. А сверх этого – или из-за этого – я хотела целоваться с ним больше, чем когда-либо чего-либо хотела, если не считать любви моей матери.

Масси несколько раз бросал на меня взгляд. Юные итальянцы знают толк в переглядывании. Я выглядела старше своих десяти лет в платье, спадавшем с плеча, с длинными темными волосами и коралловой губной помадой, добытой из материнской сумочки. Я мечтала влюбиться с самого детского сада. У меня всегда были увлечения, мне нравились мальчики, начиная с Джереми Бронна с его мозолистыми большими пальцами. Четырьмя годами раньше в отделе белья универсального магазина я сняла с вешалки сапфировое тедди с тоненькими чулочными подвязками и сетчатым корсажем. Я умоляла мать купить мне его, и она, то ли восприняв просьбу как невинную, то ли проявив уникальное понимание, позволила мне заполучить эту шелковую будуарную штучку. Дома, уединившись, я натянула ее, мешковатую и яркую, на свои жеребячьи ножки и плоскую грудь.

Я наблюдала, как пьянела моя мать. Она смеялась громко, нехарактерно для себя, разговаривая с музыкантами. Бóльшую часть времени мать простояла рядом с красивой женщиной с каменным лицом, державшей сигаретный мундштук из слоновой кости. В тот день я почувствовала, как во мне вздымалась ненависть, та, что вечно таилась внутри. Мать частенько запиралась от меня в спальне по ночам, и я плакала и умоляла под дверью, упираясь подушечками пальцев в дешевую сосновую доску, а где был в это время мой отец? Тогда я не могла думать, ведь это было так давно, но мне помнилась злость, которую я ощущала, и она вернулась теперь, при виде того, как моя мать шутила с новыми знакомыми и смеялась блудливым смехом. С костяным ожерельем на шее. Ах! Костяное ожерелье моей матери.

И потому, когда этот мальчик, когда Массимильяно подошел ко мне со своими густыми рыжими волосами, и своей уверенной походкой, и своими попытками говорить на моем языке – Не желать ли прогуляться со мной? – я ушла с ним. Отец отвлекся, к тому же он всегда считал меня маленькой девочкой – бесполо прекрасной, – и мы ушли, скрывшись от взглядов гостей, вниз, в прохладную тень кипарисовой рощи. Масси подобрал в траве пару фиг и сложил их мне в ладони. Потом стянул с одного стола полбутылки граппы. Это показалось бы худшим поступком на свете, будь Массимильяно одним из моих кузенов, но я не просила, только подумала об этом, и мои щеки запылали, точно обогреватели, которые были в нашем доме в горах Поконо, стеклянные, без железа, которые раскалялись и краснели за спиной.