– Этого пока хватит, но нужно показаться врачу в течение двенадцати часов.

– Спасибо… Док…

Неизвестный фельдшер помог ему принять нормальное положение на сиденье.

– А вы кто? Мы тут дежурим… но здесь, кроме нас, никого нет. Вы из первой дивизии?

– Не совсем. Видите ли, лейтенант… мы хотим вам помочь. Но для этого нам нужна связь с вашим командованием. И как можно скорее, времени почти не осталось.

– А мы – это кто? – осторожно спросил лейтенант, боясь пошевелиться, чтобы не обострилась боль.

– Мы – это мы, лейтенант. Те, кто вам уже помог. Верно? Вот частоты и время выхода на связь. А вот – диск, на нем – процедура выхода и коды дешифровки.

Немцы, наверное…

Один из штабов обороны города находился не на одной из станций нью-йоркского метро, как считали британцы. Он находился ниже, в малоизвестных и толком не картографированных уровнях нью-йоркских подземелий на объекте, который был построен в конце сороковых как местное ядерное убежище для высокопоставленных гражданских лиц, таких, как губернатор и мэр города. Тогда атомную бомбу только изобрели, и по всему миру шла ядерная истерия в связи с возможным ее применением. Потом, годах в шестидесятых, ядерная истерия сменилась манифестом свободной любви, и убежище законсервировали. Расконсервировать его пришлось сейчас и в крайне неприятных обстоятельствах.

В убежище, защищенном даже от бомбы весом в две тонны, горел свет, запитанный от внутреннего генератора. Несколько десятков терминалов были расставлены где попало: на лежаках, на спешно подставленных ящиках – и на них работали люди. Чуть в стороне было что-то вроде полевого штаба, несколько столов, где сейчас разбирались с лейтенантом Национальной гвардии, явившимся с историей, которая изрядно удивила всех.

Сейчас с лейтенантом разбирался майор Хаузер, который два года назад работал на должности G2, специалиста по разведке в штабе четвертого батальона тридцать первого полка десятой горной дивизии, находившейся в северной Мексике. В спешно созданном штабе сопротивления он занимал должность начальника разведки.

– Итак, с самого начала, лейтенант. Вы увидели подозрительных ниггеров и решили с ними разобраться, так?

– Афроамериканцев, сэр.

Майор отрицательно покачал головой.

– Ниггеров, парень. Вся эта политкорректность, вкупе с толерантностью, довела нас до того, что мы прячемся под землей, как кроты, в то время как наши отцы и деды валялись на пляже, попивали текилу и трахали мексиканских девок по десять долларов за штуку. Так что ты увидел ниггеров, парень, и что было потом?

– Я подумал, что эти ниггеры собираются изнасиловать девку, тоже черную, и сказал ей, чтобы она подошла ко мне. А этих парней я собирался досмотреть, но в это время девка выхватила пистолет и начала палить…

– Хороший урок, парень. Ниггеры есть ниггеры, и их проблемы – это их проблемы, пока они не касаются нас.

Три командировки в зону боевых действий быстро излечивают от толерантности. Многие из тех, кто вернулся с той стороны реки Рио-Гранде, быстро забыли о том, что все люди братья, стали бэрчистами, белыми экстремистами или вступили в Клан.

– Да, сэр. Потом эти ниггеры бросились на меня… а мне совсем плохо было, сэр. А потом я пришел в себя уже в машине, а эти парни… один перевязывал меня… в общем, а ниггеры эти все мертвые были, сэр.

– Мертвые, лейтенант?

– Так точно, сэр. Мертвые – и я не знал, что произошло. Просто вижу – они лежат, и кровищи море.

– Ты не слышал стрельбы?

– Нет, сэр.

– А тот парень, который тебя перевязывал, он как выглядел?