– Чего трубку не брал? – спросила Таня.

Черт, ведь чувствует. Давно чувствует, что у меня кто-то есть.

– У директора на ковре был. Лучше не спрашивай, – пробубнил я, стараясь как можно правильнее выразить заранее подготовленные и отрепетированные эмоции.

– В обеденный перерыв? – недоверчиво спросила она.

– Да. Обед – не обед. Какая разница? Начальству все равно, когда настроение портить.

Положив трубку, я отчетливо почувствовал, что боль в груди стала больше, плотней. Даже мешала дышать.

Черт, да в чем же дело?!

Обгорелый череп депутата смотрел на меня и улыбался неприятным оскалом.

– Главное – Идея! – проговорил череп устало. – Вот эту Идею, общую для всех, и стоит извлечь… Ты извлек идею? Извлек?

Из груди боль резко перекочевала в горло – его сдавило, а затем также резко отпустило. Не удержавшись, я вырвал на асфальт.

«Чтоб ты сдох со своей идеей!»

– Поздно! – закачал он обгоревшей лысиной. – Да и Идея-то не моя, а общая. Так что все вопросы не ко мне, к Центру Вселенной, пожалуйста.

Добравшись домой, я присоединился к семье – стал шарить по квартире, не находя себе места. Не помогло. Да я и не надеялся, прекрасно осознавая, что мне может помочь.

Усевшись в своей комнате на диван, долго вертел в руках телефон, все обдумывая, взвешивая, сомневаясь. Боль в сердце больше не позволяла самому себе лгать.

Я набрал номер.

– Да, любимый, – ответила Катя.

– Кать, ты пойми меня правильно. Я просто Таню больше обманывать не могу, а признаться и разрушить наши отношения – не хочу. Поэтому извини… Извини, что я говорю тебе об этом по телефону. Понимаю, что некрасиво, но ждать я не готов.

Молчание.

– «Некрасиво»? – повторила мои слова Катя.

Молчание.

– Ну и сука же ты! – озвучила она приговор и бросила трубку.

В конце концов, Катя знала, на что шла. И я ей ничего не обещал.

Неподвижно сидя в темноте, пытаюсь понять, что происходит внутри. Как и ожидалось, боль значительно уменьшилась. Я наконец-то смог вздохнуть полной грудью. Наконец-то.

Значит, Жириков был прав – все дело в Идее… Идее, общей для всех.

Перебравшись на кухню, я заварил себе кофе. Дождался, пока уйдет отец. Закурил.

Жириков был прав, а значит, сожалел я не о его загубленной жизни, а о той мысли, которую он начал, но не успел досказать, объяснить мне, что за гадкое чувство появилось внутри вслед за сбежавшим из студии диктором.

Ведь Творец существует, а значит нет смерти, есть душа и ангелы… Должно быть радостно, а не вот так – до рвоты!

«Все изменится. Все теперь будет по-другому!» – напророчил диктор и ушел.

Откуда взяться радости? Ведь если есть Бог, значит, есть и долг перед Ним. Есть ответственность за свою жизнь, сделанные выборы, произнесенные слова и даже мысли. Он все слышит, и за все придется держать ответ. Ведь именно поэтому так тяжело на душе. Каждый из нас остался наедине с самим собой, со своей Совестью. И каждый знает, где неправ и что не следовало делать.

Если раньше, лишь догадываясь о существовании Центра Вселенной, можно было жить на авось – вдруг пронесет – то теперь так не получится. Теперь я точно знаю, что за все придется отвечать.

Я взглянул на себя Его глазами и оценил свои поступки по Совести. Именно это принесло боль. Именно это напугало больше, чем война или болезни. Каждый сам знает себе цену.

Бог есть! И это пугает…

Единственное, кому я в жизни завидовал – облакам. Завидовал, не стесняясь, в открытую, черной завистью. Сколько помню себя, смотрел на эти полчища пушистых демонов с тоской о том, что я – не один из них. И как окружающие ни убеждали, как ни пытались доказать, что это нелепо, я знал – они, там, наверху, живые… Неспешно плывут, подгоняемые ветром, лениво наблюдая за людьми-букашками, презирая нас. Они – бессмертные, а мы – скоротечны.