В доме Вязовых царила паника. Ольга Леонтьевна металась от окна к окну и места себе не находила.

– Вы слышали, Жорж? Там пушки стреляют.

– Да помилуйте, какие пушки! Откуда они в Москве возьмутся?

А тут и грохнуло. Как только стекла выдержали!

Жорж не дал себе ни мига на размышления. Он сурово насупил брови и как скомандовал:

– Рая, одевайся! Идем к отцу. Скорее!

– Куда, Жорж? Там же опасно, стреляют, – захлопотала Ольга Леонтьевна.

– Стреляют в районе Пресни. Успеем. Если что – Рая останется у нас. Будем связываться по телефону.

Столь решительный тон успокоил дом Вязовых, Рая быстро оделась, вышли.

Баррикаду строили уже рядом, на Тверской. Чернобородый мужик с красной повязкой на рукаве схватил Жоржа за грудки:

– Давай, барин, помогай делу революции. В Петрограде Советы взяли власть. Сбежал твой Керенский, а все Временное правительство арестовано. Так что не стесняйся, барин, поворочай с нами булыжнички. Власть теперь наша. И барышня твоя пущай потрудится на рабочий класс.

Со всех сторон их обступала разгоряченная азартом предстоящей драки толпа. Несколько человек были вооружены винтовками, остальные – булыжниками, вывороченными тут же из мостовых. И страшно, и противно, и не знаешь, как повести себя, чтобы не раздразнить эту публичку, жаждущую скандала и немедленного мордобития.

– Да, да, я готов… Только вот что – моя дама… моя девушка больна. Я веду ее к доктору.

– Знаем, знаем, все больные! Пущай камешки поворочает, здоровей будет.

Смешки из толпы разозлили Жоржа. Он ударил чернобородого по рукам:

– А ну отцепись! Я как людям говорю – человек болен! Веду к врачу. Вон вывеска – напротив!

Что подействовало – взрыв гнева или мелькнувшие впереди, у Страстного монастыря, какие-то тени, Жоржу было неведомо. Но толпа расступилась, их пропустили.

Жорж так никогда и не узнал, как Андрей Сергеевич сумел уговорить Раечку отважиться на аборт. Но дело было сделано. Рая отлеживалась после операции в маминой комнате, куда Жоржа не пускали, да он и не стремился. Он страдал в одиночку о том, что взрослая жизнь начинается так нелепо – с убийства человеческого зародыша из-за собственного эгоизма и наивности, в двадцать семь лет непростительной. Вообще эти дни были мрачные. На улицу не сунешься, там стреляют, и теснота новой квартиры была особенно невыносимой. Знали бы, что ждет эту квартиру в недалеком будущем, к чему эта стрельба за воротами!

Через неделю Рая оправилась от аборта. Она была мрачна, погружена в свою печаль и на Жоржа не поднимала глаз. Проводить домой попросила Николая. Тот с радостью согласился. Он не спускал с Раи восторженных глаз, с максимализмом гимназиста-старшеклассника осуждал брата за бессердечие, не ведая, сколько подобных операций придется делать самому и будущей жене, и любовницам своим.

Вернулся Николай через час, возбужденный азартом ужаса. Страх и любопытство путали его сбивчивую речь. Весь город в руинах, у Никитских ворот разбомбленные дома, обгорелые стены. Война, война в самом центре Москвы!

– Да какая война? Уже два дня не стреляют.

– А патрули ходят. Рабочие с винтовками. На Тверском – сам видел – трупы неубранные!

Жорж, пережив последнюю октябрьскую неделю в мучениях совести и позоре, полагал, что разрыв с Раей настал окончательный и бесповоротный. Ах, как он ошибался.

Рая преследовала его повсюду. Она тенью бродила по университетским коридорам, подстерегала его на улице, являлась на поэтические вечера, если узнавала, что Жорж обещал там быть. Она рыдала по телефону, что простила его, что больше никогда ничем не будет его шантажировать, что нельзя с ней так бессердечно…