Осматриваю труп: мне сейчас не до гадливости. На нем помимо чего-то, похожего на бронежилет, штаны характерного военного образца и легкие, военного же типа ботинки. Я осмотрел свою одежду – раньше мне было не до этого – и пришел к неутешительному выводу, что для прогулок по пустыне я как-то больно уж слабо экипирован. Короткие штаны, сандалии, легкая футболка, на голове… ничего, только густая копна длинных волос. Однако я не очень удивился, как сумел не схватить тепловой удар, гораздо больше меня заинтересовали волосы. Я всю жизнь коротко стригся или брился налысо, откуда настолько длинные волосы? Сроду не носил таких, это ж надо несколько месяцев их не стричь, чтобы такие отросли… Сразу же вопрос: где я был все эти месяцы между падением в пропасть и этим моментом?

Выбрасываю любопытство из головы: здесь мне ответов не найти. Вот выберусь куда-то, сам не знаю куда, – может, что и прояснится.

Шарю по карманам покойника – ничего. Остается его одежда и обувь. Ботинки мне великоваты будут, бедолага – метр семьдесят, а я – едва полтора, но все равно лучше чем сандалии, в которых скрипит песок. Стаскиваю их с мертвеца – вонь изнутри страшная, но я чего-то такого и ожидал. Правда, все оказалось не так уж и плохо: в этом аду труп не сгнил, а высох, так что, кроме запаха, проблем возникнуть не должно.

Штаны я рассматривать не стал в принципе: после смерти у человека расслабляются сфинктеры, со всеми вытекающими последствиями. Причем вытекающими в самом буквальном смысле слова.

При попытке снять с покойника рубашку-бронежилет я обнаружил причину смерти: бедолага, видимо, пятился, споткнулся – и упал затылком на невысокий сталагмитик. Смерть на месте.

Тем не менее я снял с него нагрудник – он оказался каким-то ну очень уж легким, как для бронежилета, едва ли полкило – и рубашку, которая была под ним. Рубаха, ясное дело, жутко воняла, когда я ее тормошил, как и весь покойник, но на вид продуктами разложения не запачкалась. Само собой, что надевать ее можно будет только после тщательного осмотра при свете солнца.

Еще на шее трупа я обнаружил кожаный ошейник с замочком, который не поддавался раскрыванию. Он показался мне ну очень знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. Ладно, пока имеем рубашку и ботинки, уже что-то. Надо вернуться к выходу и хорошенько рассмотреть трофеи.

Подойдя к выходу, где солнце бросало на пол пещеры свои лучи, я, оставаясь в тени, выставил на свет один ботинок и целых несколько секунд пытался понять, что тут не так.

А потом понял. Мои руки – они… они совсем чужие. Это не мои руки!

Длинные, тонкие пальцы, кожа потрескалась и покраснела, но это кожа не старого бойца, а паренька-подростка. И главное – где мои мозоли?!! Где мои мозоли на костяшках размером в пятак, которые образовались у меня еще в детстве благодаря нормативу в пятьсот ударов?!! Даже если я поверю на миг, что это загробный мир, в котором я помолодел и отрастил волосы, это не мои руки! У меня никогда в жизни не было таких рук! Где мои мозоли, набитые бесчисленными тысячами ударов?!!

– Что это за?.. – попытался воскликнуть я и осекся.

Голос – он тоже не мой.

Совершенно чужой голос, и дело даже не в том, что горло и язык все еще не оклемались от страшной жажды. Я бы узнал свой мальчишеский голос, а этот, звонкий и какой-то чрезмерно громкий, – он чужой. Такой голос просто не может быть моим.

Я уронил ботинок и выставил на свет эти чужие руки, которые почему-то растут из моих плеч, повертел так и сяк. Ладони в общем-то тоже гладкие, к работе или тренировкам непривычные, у основания большого пальца левой руки маленький шрам, которого у меня никогда не было. Забавная шутка, и мне безумно хочется узнать, кто же этот хренов шутничок. Ведь я, оказывается, на самом деле совсем не я.