Теперь – не упасть, просто не упасть. Оставляю меч торчать в песке, бреду к воротам и задираю голову. Я смотрю на охранников, они – на меня, словно ждут чего-то. Пароль? У меня нет сил крикнуть им, да и… есть ли смысл?

Вспоминаю о жемчужине, достаю ее из кармана, поднимаю вверх, чтобы им было лучше видно.

Обоих сразу же словно подменили. Сдержанные и неподвижные прежде, они повернулись на ту сторону и что-то закричали, жестикулируя.

Вот оно!!! Створки ворот со скрипом приотворяются, и я из последних сил хромаю к проему, пока они не передумали.

Вхожу на обширный двор – ба, да тут целая делегация меня встречает.

Ближе всего – полукруг солдат. Слева – несколько пехотинцев со странного вида автоматами, но в остальном их сине-серая форма и шлемы с прозрачными щитками напоминают американскую группу захвата SWAT[5]. Справа от меня – четверо необычного вида штурмовиков в черно-желтой броне и с еще более необычным оружием. За ними дальше – целая площадь монахов в красных робах, а сбоку – две группы людей в гражданской одежде.

Ко мне спешит, путаясь в полах сутаны, толстый красно-позолоченный монах, должно быть, главный. Это ему я должен отдать жемчужину?

Он опускается на колени, принимает от меня эту штуку с благоговейным выражением лица, а затем вскакивает и поднимает мерцающую каплю над головой.

– Узрите же ее! – кричит он. – Узрите! Теперь вы все знаете волю господа нашего!!

Но я волю его господа узреть не сумел. Мир качнулся и начал стремительно переворачиваться, ко мне бросились штурмовики в желто-черном.

А потом я погрузился во тьму.

Выныриваю из полудремы, покачиваясь на мягких волнах, открываю глаза.

Слева и справа попискивают какие-то хитрые приборы, сверху спускаются прозрачные трубки, висит пакет с жидкостью. И ничего не болит, красота-то какая… Приподнимаю голову – ноги в бинтах. Да я весь в бинтах и мазях. И кровать качается. Больница, только с убаюкивающей кроватью? Слева шторка, за которой проносятся неясные очертания… «Скорая помощь»… Нет. Медицинский блок, в котором я нахожусь, великоват для автомобиля. Поезд?

А, что гадать, проще позвать кого-то, кто рядом.

– Есть кто живой? – слабым голосом спрашиваю я и напрягаюсь.

Я сказал это не по-японски.

За дверью с окошком в узком коридоре появились двое, при этом один сделал другому предостерегающий или запрещающий жест и оставил его за дверью, а сам вошел.

Я смотрю на него, он на меня. Я на него с удивлением, он на меня – как на… да, на пациента, хоть и немного странно. Затем он делает жест, вызывая на приборчиках серию вспышек и огоньков, проводит какой-то палочкой надо мной с ног до головы, сам себе кивает и показывает мне кулак с тремя оттопыренными пальцами.

– Сколько пальцев ты видишь?

Он очень странно выговаривает слова. Паузы между звуками короткие, между словами – такие же, кажется, что он произносит фразу как одно слово, но вместе с тем я хорошо разбираю, что говорит мой доктор. У него идеально симметричное белое лицо, прямой нос, голубые глаза с абсолютно однородными радужками и зрачки с едва заметной вертикальной овальностью. Губы тонкие и бледные. Пальцы – длинные, изящные, холеные.

– Три, доктор… Мне сильно досталось?

Он тыкает в меня пальцами – в щеку и висок, понятия не имею зачем. Активные точки?

– Все хорошо. Теперь. Раньше было плохо, но это уже позади. – Он сказал это почти как одно слово.

– Спасибо, доктор… У меня есть пара вопросов…

– Ответы сейчас будут.

Он вышел и обратился к тому, который ждал в коридоре.

– Пятнадцать минут, пока действует лекарство. Не. Более. – Два последних слова были сказаны подчеркнуто раздельно, мягко, но с непоколебимым нажимом.