Стрекалова чуть порозовела и даже слегка улыбнулась. Словно расслабилась после сдачи самого трудного в жизни экзамена. Казалось, что экзекуция подошла к концу, но тут Тобольчина чуть подалась вперед и, уставившись на Веронику своим немигающим взглядом, вдруг спросила:

– А почему вы попали в детдом, Вероника Юрьевна? Как так случилось?

Стрекалова сжалась, съежилась, опять побледнела как простыня, губы у нее задрожали.

– Так получилось, – еле слышно пробормотала она.

– Получилось? – неподдельно удивилась Тобольчина. – А как получилось? Вас сдали туда ваши родители, Вероника Юрьевна?

В студии повисла тишина – такая, что было слышно, как муха трепещет крыльями.

Стрекалова не поднимала глаз. Женя почувствовала, как по спине льется холодный и липкий пот. Ей захотелось встать, сорвать микрофон и броситься бегом из студии. Но… она почему-то не могла встать, словно приклеилась к стулу. Стало так душно, что пот уже выступил на лбу и подбородке. Она вытерла его ладонью и почувствовала, как горит лицо.

– Мама, – вдруг сказала Стрекалова, – мама… очень болела.

– А отец, бабушка, другая родня? – тут же подхватила Тобольчина. – Неужели не нашлось никого, чтобы забрать к себе талантливого и красивого ребенка? Наконец, соседи? А что, кстати, случилось с вашим отцом? Он погиб, кажется? Совсем в молодом возрасте? Что с ним случилось?

– Он, – еле слышно, одними губами проговорила Вероника, словно в забытьи, – он замерз. На охоте. Просто заблудился и просто замерз. Такое бывает.

– Господибожемой! – покачала головой Тобольчина. – Какой это ужас! А мама? Тогда она и заболела? Ну, после этого ужасного события? И, кстати, вы уж меня извините – ЧЕМ она заболела? Чем таким она заболела, что отдала свою дочь в детский приют?

Стрекалова молчала. Молчала, уставившись на свои руки. Совсем, кстати, детские – без маникюра, с коротко остриженными ногтями. «Медицинские» руки.

– Я понимаю! – воскликнула Тобольчина. – Простите меня, Вероника Юрьевна! Есть вещи, о которых невозможно говорить даже по прошествии времени. Есть боль, которая не утихает никогда, – продолжала разливаться соловьем Тобольчина.

– А ваша мама? Она жива? – вдруг спросила она и снова уставилась на Веронику немигающим взглядом.

– Она… умерла, – почти беззвучно ответила та.

– Послушайте, – не выдержала Женя, – не кажется ли вам, что достаточно? Что надо остановиться?

– Стоп! – резкий крик заставил присутствующих вздрогнуть.

Тобольчина дернулась и посмотрела на Женю. Вдруг она обворожительно, как ни в чем не бывало, широко улыбнулась и сказала:

– Евгения Владимировна! Что ж вы так? Близко к сердцу?

– Травматично, – бросила Женя, – вам не кажется, что чересчур травматично? Зачем задавать ТАКИЕ вопросы? Или для вас это, простите, норма? К тому же праздничная программа! Не так ли? Вы обещали сплошной позитив!

– Норма для нас – это правда! – жестко ответила Тобольчина и резко встала. – Все! Перекур. На полчаса. И – не меньше!

И чеканным шагом вышла из студии.

Женя встала и подошла к застывшей Стрекаловой.

– Вероника, – сказала она и погладила ту по плечу, – ну, вы же знаете! Телевидение! Все они… без тормозов и морали. А мы с вами сами виноваты – нечего было подписываться! – она улыбнулась. – Или надо было смотаться тогда, перед этим… А не успели!

Вероника кивнула, не поднимая глаз.

– А пойдемте пить кофе? – предложила Женя, – в кафешке на первом этаже отличный капучино! И съедим что-нибудь. Калорийное и запретное. Какой-нибудь ужасный, жирный торт со сливками – как вариант? Прямые углеводы для восстановления сил!