сейчас его вылечит!

– МАМА, больно!

Я взглянул на порез. Тот был почти невидим.

– Слушай, – наконец сказал я Лидии, – увидимся завтра.

– Мне жаль, – ответила она.

– Я знаю.

Лиза подняла на меня глаза, слезы всё капали и капали.

– Лиза никому не даст мамочку в обиду, – сказала Лидия.

Я открыл дверь, закрыл дверь и пошел к своему «меркурию-комете» 1962 года.

В то время я редактировал небольшой журнальчик, «Слабительный подход». У меня имелось два соредактора, и мы считали, что печатаем лучших поэтов своего времени. А также кое-кого из иных. Одним редактором был недоразвитый студент-недоучка Кеннет Маллох 6-с-хвостиком футов росту (черный), которого содержала отчасти его мать, а отчасти – сестра. Другим был Сэмми Левинсон (еврей), 27 лет, живший с родителями, которые его и содержали.

Листы уже отпечатали. Теперь предстояло сброшюровать их и скрепить с обложками.

– Ты вот что сделаешь, – сказал Сэмми. – Ты устроишь брошюровочную пьянку. Будешь подавать напитки и немного трепа, а они пускай работают.

– Ненавижу пьянки, – сказал я.

– Приглашать буду я, – сказал Сэмми.

– Хорошо, – согласился я и пригласил Лидию.

В вечер пьянки Сэмми приехал с уже сброшюрованным журналом. Он был парнем нервного склада, у него подергивалась голова, и он не мог дождаться, когда же увидит напечатанными собственные стихи. Он сброшюровал «Слабительный подход» сам, а потом присобачил обложки. Кеннета Маллоха нигде не нашли: вероятно, либо он сидел в тюрьме, либо его упекли в дурдом.

Собрался народ. Я знал очень немногих. Я пошел к хозяйке на задний двор. Та открыла мне дверь.

– У меня большая гулянка, миссис О'Киф. Я хочу, чтобы вы с мужем тоже пришли. Много пива, претцелей и чипсов.

– Ох господи, нет!

– В чем дело?

– Я видела, что за люди туда заходят! Такие бороды, и волосья, и тряпье дранозадое! Браслеты, бусы… вылитая банда коммунистов! Как ты только таких людей терпишь?

– Я тоже этих людей терпеть не могу, миссис О'Киф. Мы просто пьем пиво и разговариваем. Это ничего не значит.

– За ними глаз да глаз нужен. Они из тех, что трубы воруют.

Она закрыла дверь.

Лидия приехала поздно. Вошла в двери актрисой. Первым делом я заметил на ней большую ковбойскую шляпу с лавандовым перышком, приколотым сбоку. Не сказав мне ни слова, она немедленно подсела к молодому продавцу из книжного магазина, увлеченно завязала с ним беседу. Я начал пить по-тяжелой, а из моего разговора несколько испарились энергия и юмор. Продавец был парень ничего, пытался стать писателем. Его звали Рэнди Эванс, но он слишком глубоко влез в Кафку, чтобы добиться хоть какой-то литературной ясности. Мы считали, что лучше его не обижать, а печатать в «Слабительном подходе» – журнал к тому же можно было распространять через его магазин.

Я допил пиво и немного побродил вокруг. Вышел на заднее крыльцо, сел на приступок в переулке и стал смотреть, как большой черный кот пытается проникнуть в мусорный бак. Я подошел. Стоило мне приблизиться, кот спрыгнул с бака. Остановился в 3–4 футах, наблюдая за мной. Я снял с мусорного бака крышку. Вонь поднялась ужасающая. Я срыгнул в бак, уронив крышку на мостовую. Кошак подпрыгнул и всеми четырьмя лапами встал на край бака. Помедлил, а потом, сияя под полумесяцем, нырнул внутрь с головой.

Лидия все еще разговаривала с Рэнди, и я заметил, как под столом одна ее нога касается продавцовой. Я открыл себе еще одно пиво.

Сэмми смешил народ. У меня это получалось немного лучше, когда хотелось рассмешить народ, но в тот вечер я был не в настроении. 15 или 16 мужиков и всего две тетки – Лидия и Эйприл. Эйприл была жирной и сидела на диете. Она растянулась на полу. Примерно через полчаса она поднялась и свалила с Карлом, перегоревшим наспидованным маньяком. Поэтому осталось человек 15–16 мужиков и Лидия. На кухне я нашел пинту скотча, вытащил ее с собой на заднее крыльцо и то и дело прикладывался.