Встретив Серебрянского, с которым был знаком по работе в партии эсеров, Блюмкин заявил:

– Я прибыл, чтобы Персию сделать советской. Действую я по указанию председателя Реввоенсовета наркома Троцкого и согласно моему партийному долгу, ведь я – второй человек по значимости в ЦК компартии Ирана!

При этом Блюмкин небрежно помахал партбилетом Иранской компартии на свое имя. А чтобы окончательно убедить Серебрянского в своем всесилии, назначил его главой контрразведки Персидской Красной армии.

…Когда Гилянская Республика пала, Яков по ходатайству Блюмкина был принят в центральный аппарат ВЧК рядовым оперативным сотрудником. Руководство Лубянки в лице Менжинского и Артузова оценило его таланты организатора, и в сентябре 1920 года Серебрянского назначили секретарем ведущего подразделения ВЧК – Административно-организационного отдела.

Однако кабинетная рутина не по душе непоседе Якову – в августе 1921‐го он демобилизовался и приступил к учебе в Электротехническом институте.

Работая в ВЧК, затем учась в институте, Яков не прерывал связи с эсерами, что вышло ему боком. 2 декабря 1921 года его арестовали бывшие коллеги-чекисты, когда он заглянул в дом друга, правого эсера Давида Абезгауза.

В течение четырех месяцев следователи пытались найти следы предполагаемого участия заключенного в Лубянскую тюрьму Серебрянского в акциях правых эсеров, которые были объявлены вне закона.

В итоге 29 марта 1922 года Президиум ГПУ, рассмотрев материалы дела Серебрянского Я.И., вынес постановление:

«Из-под стражи освободить, поставить на учет, лишив права служить в судебных, розыскных и политических органах, и в Наркомате иностранных дел Республики».

…Учебу в институте Яков совмещал с работой заведующим канцелярией нефтетранспортного отдела треста «Москвотоп», куда его устроил эсер Борис Якубовский.

В январе 1923‐го Серебрянского арестовали по обвинению в получении взятки. Опять Лубянская тюрьма. Опять обвинение снято, и опять он на свободе – надолго ли?!

В надежде обрести спокойную жизнь Серебрянский порвал с эсерами, устроился редактором в «Известия» и подал заявление о вступлении в ряды ВКП(б).

И вновь, как черт из табакерки, на пути Якова возник Блюмкин.

Лелея мечту прославиться как писатель, он подрядился создать книгу о Дзержинском, поэтому часто бывал в столичных издательствах, а уж в «Известия» заходил, как к себе домой. Притом что в мае 1923‐го Иностранный отдел планировал направить его в Палестину резидентом нелегальной разведки, и он безуспешно искал кандидата на должность своего заместителя.

Все сроки истекли, Лубянка грозила отвести Блюмкина от поездки, и вдруг у входа в «Известия» он встретил Серебрянского.

– Ну, вот он – закон «парности случаев», – воскликнул Блюмкин, обнимая Якова. – Пришел твой черед выручать меня!

…Серебрянский стал было рассказывать о своих передрягах, но Блюмкин, уверенный, что его собственное бытие достойно пера Шекспира, прервал его:

– Стоп, Яша! Не время исполнять плач Ярославны. Хоть и праздновать тебе сегодня нечего, но и хоронить себя рано. А чтобы ты вновь почувствовал себя на коне, предлагаю отправиться со мной в командировку в Палестину!

Яков согласился, и Блюмкин взялся отменить постановление Президиума ГПУ о лишении Серебрянского права работать в госучреждениях. К решению проблемы он подключил начальника ИНО Трилиссера, благоволившего к Якову в бытность его секретарем орготдела ВЧК.

На стол первого заместителя председателя ГПУ В.Р. Менжинского лег меморандум, в котором шеф внешней разведки доказывал целесообразность направления в Палестину разведывательного «тандема из двух Яковов».