– Но мне об этом как-то за столом рассказал сам ваш главный редактор, Прадин. А вы что, не слышали? Я его направила в Либурн передать вашей матери наш рождественский подарок, поскольку вы не пожелали пригласить ее к нам. И он, приехав туда, обнаружил ее на почте в Мейа… если я правильно помню название этого места, и там, похоже, она является правой рукой заведующего. Более того, Прадин счел ее весьма очаровательной.

– Это клевета! – воскликнул Эрик и, повергнув Клариссу в полное изумление, стукнул кулаком по столу. – Я, как вернусь, шкуру с него спущу! Не позволю, чтобы так унижали мою мать!

– Но я не вижу, в чем это унижение состоит, – проговорила Кларисса. – Мне не ясно, чем дискредитирует человека работа на почте и чем его возвышает положение домашней прислуги… Временами, Эрик, я вас совершенно не понимаю.

Она поглядела мужу прямо в глаза, но тот отвел взгляд впервые за долгое время. Обычно он вперивал в нее всепроникающий взор, внимательно смотрел ей прямо в глаза, словно пытаясь отыскать следы испорченности и глупости, так что ей приходилось униженно отводить взгляд, не дожидаясь, пока он откроет рот. На правом виске у Клариссы забилась жилка, оживив ее лицо хищной, банальнейшей радостью по поводу явного поражения Эрика Летюийе. И тот вынужден был взять себя в руки.

– Я вовсе не пытаюсь, Кларисса, в очередной раз вбить вам в голову свою собственную систему ценностей. Помните только, что она полностью противоположна вашей. И, пожалуйста, больше не занимайтесь моей семьей, как я не занимаюсь вашей.

– Эрик, – Кларисса, сидя на узкой кровати с откинутыми простынями, внезапно почувствовала себя усталой, измотанной, брошенной в пучину смертельной тоски. – Эрик… Значительную часть своей жизни вы проводите с моими дядьями… И если не с ними лично, то с их доверенными лицами. И с ними вы ведете себя столь изысканно-вежливо… столь, судя по всему, услужливо, несмотря на все декларируемые вами принципы, более того, столь сговорчиво…

– Сговорчиво? Это я-то веду себя сговорчиво? Вот уж последнее из качеств, которое можно было бы мне приписать! И я всегда готов стоять на своем, где бы я ни находился: в Париже или в любом другом месте.

– О! Я все это прекрасно знаю, – проговорила Кларисса, закрыв глаза. – Мне великолепно известна ваша непримиримость, и я также понимаю, Эрик, что вы оплатили этот круиз только для того, чтобы доставить мне удовольствие, и именно поэтому решили меня сопровождать. Я все это знаю… И вы всегда правы, причем я заявляю это совершенно искренне. Просто бывают моменты, когда мне совершенно безразлично, ошибаюсь я или нет, вот и все.

– Это привилегия обладателей крупных состояний, милая моя Кларисса. Богатые могут позволить себе ошибаться и даже признаваться в своих ошибках. Как я мог только подумать, что вы способны вывести себя за рамки этих привилегий?

– То есть как вы могли только подумать, что я изменю своему классу? Об этом речь? Вы просто проигнорировали тот факт, что «человек никогда не изменяет своему классу».

Она передразнивала его. Она подражала его голосу, она почти смеялась над ним.

– Да, кстати, а вам самому, Эрик, как вам удалось изменить своему классу?

Он захлопнул за собой дверь.

Когда Эрик через полчаса вышел из ванной, у него был наготове язвительный ответ, но Кларисса уже спала, повернувшись направо, к двери, с лицом, по-прежнему испачканным гримом и отрешенным, и вдруг на этом лице появилось младенчески-умиротворенное выражение. Она даже улыбнулась во сне. В ней было нечто, не поддающееся разрушению. В такие минуты Эрику становилось ясно, что ему никогда не удастся уничтожить это нечто, присущее ей от рождения, нечто, в основе чего, как ему представлялось прежде, лежало ее состояние, но теперь он почувствовал, что это не так, что, как это ни странно, все дело в чувстве собственного достоинства… Им она защищалась, с его помощью она сражалась. При этом у нее не было тыла, за ней не стояло ничего. Ведь он лишил ее всего: друзей, возлюбленных, семьи, детства, прошлого. Он лишил ее всего, даже самой себя. И все равно время от времени она, как будто впервые, загадочно улыбалась некоему незнакомцу, находящемуся вне поля зрения Эрика.