Хоть быть этого и не может, но всё-таки птица – это я. Ну не могу же я всё это придумать. Как я стала этой птицей, конечно, не знаю – никакой наркотик в физическом смысле человека ни во что не превращает. Разве что в свинью. Да и то не всегда и не всех. Но грибы-то я ела. Ведь вполне мог кто-то пошутить и, когда отвернулась Женькина кухонная работница, зловещих галлюциногенов в жюльен и насыпать…

А Глеб молодец. Я не буду больше считать его слабоумным. Лучшей версии произошедшего и придумать нельзя.

– Скажи, Глеб, а ты сам-то эту птицу видел? – осторожно спросила я.

– Не-а… – замотал головой Глеб. – Так, заметил, что сверху что-то такое здоровое мелькнуло. Ну, это… вроде как тень. Я чистил у Бекеши, ну, у лошади у нашей, у Бека, как раз навоз на улицу вывозил… ну, это… Обошёл всё. Ничего. И тут смотрю – вы лежите.

– И что ты про меня подумал? – мне было очень интересно, что он мог подумать, увидев совершенно голую бабенцию, откуда ни возьмись появившуюся среди навоза.

– Что вы это… пришли… И упали… – не глядя на меня, произнёс Глеб.

– Честно?

– Ну… да.

– А совсем честно? – на таком простом детском лице, как у Глеба, всё с лёгкостью читалось. Даже мне, довольно бестолковой и глупой в плане отношений между людьми девушке, было понятно, что мальчик врёт.

– Ну… что вы от тех мужиков…

– Что?

– Убежали.

– В голом виде?

– Всё это… бывает…

Нет, какие мы всё-таки умные! Вот что он про меня думает!

– А что же они меня тогда с собой не забрали? Не узнали? – ехидно и зло – чтобы скрыть обиду, – поинтересовалась я.

– Ну это… Может, и не узнали. А может, им уже стало вас не надо… Они птицу искали.

То есть как это им меня не надо? Типа, наигрались? Какой циничный мальчик!

– А почему тогда у меня рана такая? Сам говоришь – огнестрельная? Эти мужики стреляли? Да?

– Да.

– Но зачем им по людям стрелять?

– Ну, может, вы им это… – Покраснел, батюшки, он покраснел!

– Что я им?

– Не дали… Ну – отказали.

Ясно. А всё-таки он про меня хорошо думает. Мне полегчало. Когда обо мне хорошо думают, самооценка у меня очень, очень сильно повышается!

И мне показалось, что я такая беззащитная, такая жертва, такая слабая женщина… Что всё оно так и было. Я убежала из похотливых рук охваченных погоней за какой-то птицей-кондор охотников, и они из злобной мести пальнули в меня.

Я снова тихонько заплакала.

Было стыдно. Что-то – наверное, жалость к себе – сжало сердце.

Ой. Крупная рука с неотмытой грязью под ногтями осторожно вытирала мои глупые жалкие слёзы.

– Глеб, ты что? – чуть не подавившись, крякнула я.

– Не плачьте. Что же вы плачете… – тихо и как-то нежно говорил Глеб.

И не как с больной. А просто. Сердечно.

– Я не буду, Глеб. Извини.

– Вам больно, да? Я вас буду хорошо лечить, уже ничего опасного! – Рука отдёрнулась, но голос Глеба оставался таким, как будто меня по-прежнему нежно и осторожно гладили. Хотелось плакать ещё сильнее. Но только теперь уже спокойно и радостно.

Но чего ж плакать, когда спокойно? Я и перестала.

Улыбнулась.

– Глеб. Я за все лекарства, я за всё заплачу тебе. Ты добрый человек. Ты…

Говорила я что-то не то. Про «заплачу за лечение» и так было понятно. Глеб что-то хотел возразить, но я перебила его:

– Слушай, а чего ты говоришь мне «вы»? Неужели…

Тут я поняла, что не могу начать прибедняться перед мальчишкой: «Неужели я такая старая, что ты ко мне на „вы“? Неужели я так плохо выгляжу?» И выгляжу плохо – а какой больной хорошо выглядит? И старая я по отношению к нему – тоже правда. Но… Что-то в простецком парнишке Глебе было такое, что мне хотелось слышать от него это дружески-тёплое «ты». А может, мне всего лишь мужчин не хватает, вот я и хочу услышать «ты»…