– Я уже все видел, не стоит беспокоиться о мелочах.

Видали нахала? Мелочи, ишь ты!

Я фокусирую свой взгляд на том месте, откуда идет голос. Бывший пленник смотрит на меня задумчиво и немного иронично. Надо было убить его. Почему я его не убила? Ладно, еще успею.

– Меня зовут Луис Рауль Алехандро Мигель Исидор Эстебан Домингес.

– Твои родители специально это сделали? Ну, чтобы ты навсегда остался холостяком, придумали тебе столько имен. Ни одна женщина не запомнит их, ни один священник не произнесет без шпаргалки, да и тебе надоест повторять.

– Какой у тебя злой язык.

– Где моя одежда?

– Вот, успела высохнуть. Оденься, сделай божескую милость, а то я здесь уже почти два месяца, не надо испытывать мое терпение.

– Горячие латиносы, черти бы вас всех побрали! Где мой рюкзак?

– Вот, держи. Я взял только свое. – Парень демонстрирует пистолет. – Ты оставила мне намного меньше.

Но мне как-то не до него. Я достаю контейнер с лекарствами и инструментами. Все, слава богу, уцелело, вода внутрь не проникла. Я одеваюсь и оглядываюсь на Эда – тот бледен и без сознания, но дышит нормально. Хотя даже сквозь загар видно, что плохи его дела.

– Я вытащил сначала тебя, а потом его.

– Лучше бы наоборот, он же ранен.

– Из вас двоих ты более ценна. У тебя нет опасных предубеждений и есть несколько нужных навыков. К тому же я склонен к разнополому сексу.

– Даже не думай об этом!

– Почему? Помечтать всегда можно.

– Тебя в детстве, похоже, не предупредили, что от онанизма сохнет мозг, потому в твоей башке его так мало.

Парень дернулся от неожиданности, глаза его загорелись опасным огнем.

Эй, я тебя не боюсь! И мне чихать на твою ранимую душу. А вот если Эд потерял свой рюкзак, будет очень плохо. Собственно, и так куда уж хуже: у журналиста шок, он сильно ударился обо что-то ребрами. К счастью, на перелом не похоже. Я привожу его в чувство, он долго болезненно кашляет. Обрабатываю рану, меняю намокшую повязку и ввожу очередную дозу антибиотика. Может быть, не все так плохо. Только нужно найти спокойное место – ему бы отлежаться два-три дня.

– Ты всегда говоришь первое, что приходит в голову? – интересуется здоровяк мачо.

Я усмехаюсь про себя. Вообще-то никогда, но ему об этом знать не надо.

– Конечно. А что?

– Когда-нибудь ты из-за своей способности попадешь в большие неприятности.

– Да ладно… Все зло на свете от того, что люди думают одно, говорят другое, а делают нечто третье.

– Это называется – такт и воспитание.

– Это называется – ложь и двойная мораль. И не для того я шляюсь по джунглям, чтоб меня учил жизни бродяга в рваных штанах.

– А для чего ты шляешься по джунглям?

– Ни для чего. Не твое дело. Где хочу, там и шляюсь, ты мне не указ. Вот, подержи здесь, я его перевяжу, а потом займусь твоей рукой. Чего морду кривишь? Ты распорол чем-то руку от локтя до плеча и перемотал грязной тряпкой. Думал, не замечу? Не бойся, чико, будет не очень больно.

– Не называй меня «чико».

– Как захочу, так и буду называть.

– Я тебя убью.

– Слышала уже, ты обещал. Обещанного три года ждут, знаешь?

– Как это?

– Пословица такая есть.

– Никогда не слышал.

– Еще бы!

– Эх вы, хватит вам уже…

Глаза у Эда голубые и несчастные. Куда я смотрела? Да никакой он не просоленный журналюга, а просто мальчик из хорошей семьи, который решил кому-то доказать, что и он мужчина. Щенок ты шелудивый, а не мужчина! И загар твой совсем не тот, что человек получает, шастая по миру. Ты просто долго лежал голым в солярии – слишком равномерно и не слишком глубоко загорел. Парень, кого ты хотел провести?