Эрнестина смерила служанку взором, который оценила бы сама миссис Поултни.

– Помни, что он приехал из Лондона.

– Да, мисс.

– Мистер Смитсон говорил со мной об этом малом. Он считает себя дон-жуаном.

– Эт’ что значит, мисс Тина?

Мэри явно горела желанием узнать подробности, что Эрнестине сильно не понравилось.

– Неважно. Но если он станет к тебе приставать, немедленно скажи мне. А сейчас принеси мне ячменного отвару. И в будущем веди себя осмотрительнее.

В глазах Мэри промелькнул вызывающий огонек. Но она тут же опустила взгляд вместе с кружевным чепчиком, сделала формальный книксен и покинула комнату. Три пролета вниз и три пролета с ковшиком вверх – притом что полезный для здоровья ячменный отвар тетушки Трантер был Эрнестине совершенно не нужен – успокоили служанку.

В каком-то смысле Мэри выиграла дуэль, напомнив Эрнестине, не столько домашнему тирану, сколько испорченному ребенку, что в обозримом будущем ей предстоит уже не играть роль хозяйки дома, а брать бразды правления в свои руки. Какая приятная мысль: собственный дом, свобода от родителей… вот только с прислугой, говорят, проблемы. Уже не та, что прежде. Сплошные хлопоты. Пожалуй, мысли Эрнестины были не так уж далеки от раздумий Чарльза, обливавшегося по́том и устало ковылявшего вдоль морского побережья. Жизнь устроена правильно, считать иначе – ересь, свой крест надо тащить здесь и сейчас.

Чтобы отогнать мрачные предчувствия, до конца не отпускавшие ее с самого утра, Эрнестина вытащила дневник, устроилась на кровати поудобнее и снова вернулась к странице, отмеченной веточкой жасмина.

В середине века в Лондоне началось плутократическое выравнивание общества. Конечно, ничто не могло заменить чистоту крови, однако все сошлись на том, что хорошие деньги и хорошая голова способны искусственно породить вполне достойный заменитель социального статуса. Дизраэли – не исключение, а типичный пример того времени. В молодости дед Эрнестины был всего лишь зажиточным драпировщиком в квартале Сток Ньюингтон, а умер он уже очень богатым драпировщиком – больше того, переехав в коммерческий район центрального Лондона, он открыл в Вест-Энде большой магазин и расширил свой бизнес далеко за пределы драпировок. Ее отец дал ей то, что получил сам: лучшее образование, какое только можно купить за деньги. Во всех отношениях, за исключением происхождения, он был безукоризненный джентльмен и женился, с некоторым повышением, в Сити на дочери успешного адвоката, у которого среди предков был ни много ни мало генеральный прокурор. Так что притязания Эрнестины по поводу социального статуса были далеко идущими даже по викторианским стандартам. Но Чарльза это нисколечко не волновало.

– Вы только вдумайтесь, – сказал он ей однажды, – какая у меня плебейская фамилия. Смитсон.

– Да уж. Если бы вы были лорд Брабазон Вавазур Вир де Вир, как бы я вас тогда полюбила!

За ее самоиронией скрывался страх.

Они познакомились год назад, в ноябре, в доме знатной дамы, которая положила на него глаз, имея в виду избалованную пташку из собственного выводка. К несчастью, перед началом вечера юных девушек проинструктировали родители, и они совершили кардинальную ошибку, изображая перед Чарльзом интерес к палеонтологии – мол, не подскажете ли названия наиболее интересных книг в этой области, – тогда как Эрнестина с прохладцей демонстрировала всем своим видом, что не принимает его всерьез. И пообещала послать ему образец угля, который нашла в ведерке. Позже она ему призналась в том, что он показался ей жутким бездельником. «Это почему же?» – поинтересовался он. Потому что, входя в любую лондонскую гостиную, он сразу отмечает устремленные на него заинтересованные взгляды.