– Сядь, а… – тихо попросил царь, стыдливо пояснив: – Второй день учу, что приличной гейше при беседе самураев рот открывать не положено. Пока туго идёт…

– Я стараюсь! Я фся есть…

– Ох уж старается она мне… До сих пор достойного шёлку на кимоно не нашла! Сандалии‑то деревянные заказала хоть?

– Найн… – совсем поникла бедняжка. – Фаш плотник сказаль, что он не есть сапожник. Я буду их пилить сама.

– Сандалии али дворника с сапожником?! С ума она меня сведёт, Никита Иванович… простейших вещей запомнить не может. А ты‑то куда встал?

– Не хочу смотреть, как вы в моём присутствии ни за что унижаете собственную жену! – чётко выговаривая каждое слово, припечатал я.

Царь охренел на месте! Других слов не нахожу. А Лидия Адольфина благодарно подняла на меня полные слёз голубые глаза. Вниз по лестнице я спускался вроде бы быстро, но всё равно не успел.

– Возвернуть! В кандалы! В Сибирь! На каторгу! Самолично обезглавлю дурака, а потом всё одно на каторгу! Я ему царь али кто?! Хватать сыскного воеводу!

Ну вот, это уже что‑то… Это нормальный Горох, наш, не объяпонившийся. А то строит из себя Токугаву русского пошива…

– Эгей, погоди, батюшка участковый, – сзади заспешили царские стрельцы. – Ты уж или шаг ускорь, али давай мы тя для порядку повяжем. Чё ж ты эдакого самодержцу нашему сболтнул – ногами топает, аж поглядеть любо‑дорого!

– Да так… за матушку государыню заступился.

– Святой ты человек, участковый, – с уважением откликнулись бородачи, а сверху уже доносился невнятный гул, похожий на шум прибоя, перемежаемый дроботом сапог, стуком посохов, счастливым матом и верноподданническими лозунгами.

– Беги, сыскной воевода, – бояре поднялись!

Ой, мама, родила ж ты сына‑милиционера… Вот только бояр мне сегодня на мою голову и не хватало! С первого дня моей службы в Лукошкине я был объявлен всей боярской думой как враг народа номер один, на уровне Чингисхана, Гитлера или Баскова. Редкое дело нам удавалось довести до конца без помех с их стороны. А боярский бунт с попыткой государственного переворота? Или «альтернативное думское следствие» в лице пьяницы Псурова да дьяка Фильки?

О достопамятном аресте главы думской фракции знатного боярина Бодрова с собутыльниками и последующей посадкой оных в поруб вообще умолчим… Их же потом еле‑еле в бане отогрели вениками и водкой, а так хоть на фестиваль ледяной скульптуры в Хельсинки отправляй! А к чему это я?

– Вяжи злодея‑участкового‑о!!!

Всё. Заболтался. Поздняк метаться. Будут убивать… В один миг я был атакован шумной, сопящей, бородатой толпой толстопузых политиков в высоких шапках. Глаза горят, зубы скрежещут, тяжёлые посохи уже перехвачены на манер разбойничьих дубин, но…

– Не замай! – Меж мной и боярами грозно сомкнулись отточенные бердыши царских стрельцов. – Арестован он! В темницу ведём, а трогать не сметь!

Из боярской толпы незамедлительно выдвинулись две наиболее весомые фигуры – Кашкин и Бодров. У‑у‑у… Теперь я уже и сам никуда не спешил. Пока они ещё не вцепились друг другу в бороды, напомню: старик Кашкин, представитель прогрессивной боярской фракции, вечно в меньшинстве, но меня любит, как сына. А вот толстяк Бодров, хоть и моложе его лет на двадцать, но сторонник традиционализма и милицию на дух не переносит, так что…

– Да нешто мы, бояре, потерпим, чтоб лютый враг государев (это про меня?!!) во темнице тёплой с калачами да бражкой отсиживался? Казнить безмерно и немедля!

– Не след поперёк слова царского идти. Государь он строг, да и отходчив: сказано ж было – в Сибирь, значит – в Сибирь!