Господи, как же я боялась, что мы больше никогда не посмотрим друг другу в глаза вот так, как раньше!

– Не забуду, Дим, потому что ты был прав. Ты прости меня, что вот так тогда ушла, – сказала те слова, которые уже давно жгли губы. И сейчас Дима готов был слушать, а я собиралась быть максимально красноречивой, чтобы между нами больше не осталось недомолвок. – Я была не готова к такой привязанности с твоей стороны, хотя и сама привязалась не меньше. Мы с тобой перешли ту границу, которую няня и воспитанник не должны переступать.

– А я рад, что мы её переступили, – он сжал меня крепче. – Просто я в те дни был эгоистом, считал, что вы всегда должны быть рядом, потому что без вас мне плохо. И обижался, что ушли. А потом обижался, что снова пришли и будете всё время с Тимой. Но вы ведь взрослая, у вас своя жизнь, а я это не до конца понимал.

– Знаешь, Дима… – возможно, я потом пожалею о том, что сейчас собираюсь сказать, но молчать больше не могу. – Время, проведённое с тобой, было лучшим за все последние годы. Если бы была возможность, я бы вернулась в те дни.

– Если нельзя вернуться… Тогда давайте сделаем так, чтобы сейчас всё стало ещё лучше, чем было! – и продолжает глядеть на меня своими невыносимыми глазищами.

А я смотрю на него сверху вниз и понимаю, что надо бы разорвать объятия, да и люди вокруг на нас посматривают и улыбаются. Народу сейчас не очень много, но всё же…

– Дим… – машинально пригладила его слегка встрёпанные ветром волосы.

– Ангелина Павловна, можно спросить? – Димка без возражений позволил моим пальцам хозяйничать в его причёске. – Вы ведь обещали, что будете звонить, что не исчезнете бесследно, но так и не позвонили. А я… я вам звонил… Сначала (а пробовал я несколько месяцев!) номер был вне зоны, а потом ответил какой-то мужик…

О господи, он таки звонил! Моя рука замерла в шелковистых тёмных прядях.

– Дим, у меня ещё перед экзаменами в университет телефон украли… Я и сама рада была бы тебе позвонить, но номер на старой симке остался, прости, я его не помнила наизусть.

Дима помолчал, а потом вдруг слегка улыбнулся:

– Вот и хорошо. А я боялся, что вы выключили телефон, потому что не хотели, чтобы я звонил… Я тогда слишком навязывался, да?

Так он поэтому в последнее время отмалчивался? Опасался показаться навязчивым?

– Совсем не навязывался, – качнула я головой, а в уголках глаз появились слёзы. – Я была очень рада проводить с тобой время, и мне тогда было больно уходить. Всю дорогу домой проплакала, в транспорте даже сердобольные люди спрашивали, не случилось ли у меня чего.

– Правда?

– Правда, – я попыталась улыбнуться, но получилось плохо, а коварная слезинка таки скатилась по щеке. – Я не хотела уходить, но ты слишком ко мне привязался. Я чувствовала, будто краду тебя у родителей, и это было неправильно. А когда телефон украли, подумала… может, так даже лучше. Чтобы ты от меня отвык, чтобы к родителям душой вернулся.

– А я и не уходил от них никогда, ни душой, ни сердцем. Просто… вы стали важнее, – Зарецкий потянулся к моей щеке и прочертил пальцем траекторию слезинки. – И тогда так было, и сейчас. Нет, сейчас даже больше… Я… скучал очень. Можно, я снова буду рядом? Да, вы теперь всё время с Тимой и очень ему нужны, но я… я не буду обузой, обещаю! Я до этого таскался за вами без спросу, потому что сам так решил, а ведь мне очень важно, чтобы вы тоже этого хотели. Позволите?

Я села обратно на лавочку, вынудив Димку разомкнуть объятия, но лишь для того, чтобы больше не смотреть на него сверху вниз.