Все лето она кашляла. То и дело поднималась температура, но теперь она могла ходить и смотреть на себя в зеркало, правда, отражение не сильно ее радовало. Вес Арина так и не набрала – щеки стали впалыми, скулы обострились, – лицо еще не избавилось от землистого оттенка, скорее всего, из-за недоедания: у девушки начисто пропал аппетит. Но все это было не так и важно. Главное, она на ногах и хорошо себя чувствует.

В начале сентября она начала совершать длительные прогулки в лес. С плетеным лукошком, в простом платье, она ни капли не походила на графиню, скорее на деревенскую девушку. В один из погожих осенних деньков она брела по тропке, направляясь в имение. Солнце светило щедро, по-летнему, позолота деревьев радовала глаз. Арина сняла с головы платок, позволив ветру растрепать свои волосы, запрокинула голову и засмеялась. Красота!

Сзади раздался шум, нарушив гармонию. Девушка обернулась. По тропке верхом на черном жеребце ехал бородатый мужчина. Он был тучен, хмур, задумчив. Поравнявшись с Ариной, он очнулся от своих мыслей, бегло взглянул, потом, когда она уже осталась позади, обернулся и посмотрел пристальней. Девушке показалось, что во взгляде незнакомца сквозило удивление, смешанное с тоской. Арина отвернулась, замедлила шаг. Мужчина еще секунду сверлил ее глазами, она это чувствовала щекой, обращенной к нему, потом подстегнул коня и ускакал прочь. Арина облегченно вздохнула. Встреча с бородатым незнакомцем заставила ее сердце испуганно вздрогнуть. К чему бы это?

С наступлением холодов Арина вернулась в N-ск. Сразу по приезде ее ждал неприятный сюрприз. Второй этаж их особняка папа сдал внаем одному политику – гласному городской Думы. Теперь особняк, хоть и принадлежал им по-прежнему, стал чужим. Незнакомые люди сновали по нему, сидели в холле на первом этаже, отдыхали в беседке. В доме прислуги появились новые жильцы, а в конюшне – лошади. Ни минуты Арина не могла побыть одна, если только не оставалась в своих апартаментах, стоило же ей покинуть их, как к ней тут же устремлялись либо сам жилец, либо его жена, либо их гости. Все хотели подружиться и посочувствовать. Арина ни в том, ни в другом не нуждалась, поэтому всячески избегала этих встреч.

Еще больше изменился отец. Если бы девушка видела его чаще, она бы постепенно привыкала к его старению, но за те полгода, что они были в разлуке, папа превратился в дряхлого деда. Он ссохся, сгорбился, полысел и стал похож на воробья, только вырвавшегося из лап лисы. В Думе он больше не заседал – на новый срок его не переизбрали, дочь подвела, иллюзии все растаяли, поэтому и сжимался под тяжестью забот. Сначала, узнав о выздоровлении Арины, он воспрял духом. Подбоченился, выпрямился, лицо приобрело привычное спесивое выражение. Но, оказалось, напрасно: от его прелестницы-дочки осталось лишь воспоминание. И дело не в худобе и бледности, это дело поправимое, главное – в девушке не осталось ни капли задора, веселья, огня. Серьезная, молчаливая, задумчивая сверх меры, редко улыбающаяся – вот какая теперь его Арина. А кому она такая нужна, если на брызжущую здоровьем и очарованием охотников было не так и много? Конечно, Рукавишников и Шумский от его дочурки приходили в восторг. Но теперь первый не желал брать в жены «чахоточную» (сколько Алексей ни объяснял, что бронхит к туберкулезу отношения не имеет, Антошку не переубедил. Что с крестьянина взять?), а второй уже два месяца как женат. Барышников даже всплакнул, получив от Шумских приглашение на свадьбу, а от Арины решил эту новость скрыть. Делал он это из благих побуждений, что с ним последнее время случалось нечасто, не догадываясь, что дочери теперь все равно. То, что было связано с Андреем, ее перестало волновать в ту ночь, после которой ее парализовало. Он умер для нее, потому что предал, ибо его любовь, оказавшуюся такой хрупкой, она расценила как предательство.