— Мила Ремезова, — продиктовала имя и фамилию, чтобы их внесли в протокол.

— Людмила? — переспросил полицейский.

Я досадливо поморщилась. С детства не любила полную форму своего имени, поэтому сменила его на Милу, когда получала паспорт в восемнадцать.

— Нет, именно Мила.

Мужчина принялся заполнять какие-то бумажки, а я обводила взглядом нехитрую обстановку и старую мебель, которая не менялась десятилетиями. И очень походила на мебель в детском доме, в котором я выросла.

В памяти сразу всплыли воспоминания, как я пряталась за одним под одним из таких вот столов, а старшие мальчишки обступили меня, тыкали пальцами и смеялись в лицо: «Людка — дочь ублюдка! Людка — дочь ублюдка! Ха-ха-ха!»

Мне было лет шесть-семь, и я понятия не имела, что значило это слово, но оттого оно казалось еще более обидным.

Помню, как подбежала к нянечке, Елизавете Марковне, которую величала Лисаветой Маковной из-за проблем с дикцией, дернула ее за платье и зашептала:

— Няня, няня, а что значит ублюдок?

Лицо Елизаветы Марковны вытянулось, она задумчиво нахмурилась, взяла меня за плечи и сказала:

— Людочка, это... м-м-м... скажем так, плохой человек. Ты где это услышала? Не нужно так никого обзывать, хорошо?

Я медленно кивнула.

Получается, я дочь очень плохого человека. Так вот почему меня бросила мама и почему меня никто не хотел удочерять!

Я забилась в какой-то угол и горько плакала там до тех пор, пока меня не нашла няня.

— Плохая, плохая! — билась в истерике я, а Елизавета Марковна утешала меня как могла.

Именно с того дня я просила называть меня Милочкой.

— Гражданочка! — вырвал меня из воспоминаний громкий оклик. — Прочитайте и подпишите там, если все верно.

Пока я читала, полицейский обратился к коллеге:

— Михалыч, это уже третья кража за последние два дня. И, как назло, приметы, под которые подойдет чуть ли не каждый третий парень.

— Видео с близлежащих камер уже отсматривают, поймаем скоро, — густым басом отозвался лысый Михалыч. — Недолго ему осталось бегать.

— А деньги вернут? — обрадовалась было я.

— Какие деньги? — покачал головой Николай Степанович, наморщил усы. — Забудьте.

«Забудешь тут, как же...»

Полицейский заметил, как опустились мои плечи, и внимательно на меня посмотрел. Уж не знаю, что увидел, но неожиданно спросил, перейдя на «ты»:

— Тебе хоть есть на что добраться домой?

Я опустила голову и тяжело вздохнула, еле слышно прошептала:

— Нет.

— М-да, — почесал затылок он, засунул руку в карман штанов и вытащил помятую сотню.

— Держи, горемыка.

«Дожилась...»

Я подняла повлажневший взгляд на Николая Степановича.

— С-спасибо!

— Да ладно тебе, — махнул рукой полицейский, будто смутился. — На вот.

И протянул мне бумаги.

— Временное удостоверение и талон. Теперь тебе в МВД по прописке.

Вскоре я вышла из здания, еле передвигая ноги, и опустилась на ближайшую лавочку.

И куда теперь идти? В душе нестерпимо громко и отчаянно выли волки, и очень хотелось завыть с ними вслух...

Я машинально провожала прохожих пустым взглядом, рассматривала трещинки на лавочке, а потом подняла взгляд на стоявший чуть поодаль большой билборд.

Оттуда на меня смотрел улыбающийся розовощекий малыш. «Поможем детям вместе!» — гласила надпись.

«Поможем... детям... детям... поможем...»

Вот не зря говорят: если перед тобой закрылась одна дверь, где-то точно открылась другая.

Волки внутри притихли.

Я вздохнула полной грудью и даже немного распрямила плечи. Кажется, проблема с жильем решена — хотя бы на первое время.

6. Глава 6

Я смотрела на небольшой, покрытый голубой краской домик с резными ставнями и нервно кусала губы. Небольшое строение в лучах заката казалось немного сказочным.