– Давайте помогу! – задыхалась паром Марыська, как вдруг…

Послышался страшный хруст.

Рыбаки бросились бежать к берегу.

Перепуганная Марыська внезапно отпустила руку и опрокинулась на спину.

Огромные сани стремительно исчезали под водой. Последнее, что она видела, как мелькнула перед ее глазами протянутая рука с перстнями и перепуганные синие глаза. А потом словно лезвия сверкнули полозья.

– Барыня! – пропищала Марыська, закрывая лицо руками, когда сани исчезли в темной воде.

Лед почти сомкнулся, словно не было ни саней, ни красавицы – невесты, ни богатых сундуков, ломившихся от всякого скарба.

– Ой, батюшки! – закричали рыбаки. – Потонула! И все добро с ней! Водяному достанется! Еще одной утопленницей больше станет…

– Какому водяному? – сплюнул старик. – Спит он! Карачуну ее везли! К елке бы привязали, да в лесу оставили! Слыхал я в корчме, как приказчик купца рассказывал спьяну! Дескать, купец просил размести дороги, чтобы торговать сподручней было!

– А девку зачем брали? Тоже ентому Карачуну? – спросил парень молодой, все еще не сводя глаз с алого сарафана.

– А это хитрость такая! Чтобы барыня ничего не смекнула! Девку-то грохнули бы под деревцем. А тут эвонна –как!

Молодой рыбак пробрался по льду и ловко ухватил Марыську за косу, оттаскивая по чавкающему водой снегу от огромной расползающейся полыньи.

– Пусти! – визжала Марыська, вырываясь. – Пусти, окаянный! Пусти, заклинаю!

В темной воде все было наполнено гулом. Сани опускались на дно. Из них вываливались и раскрывались сундуки, рассыпаясь серебром и золотом.

Купеческая дочь опускалась вместе с ними.

В мутной воде, словно что-то затаилось, и ждало, когда последний воздух выйдет из хрупкого тела. Сквозь гул растревоженной воды прорывались воспоминания.

«Послушай, девонька моя… Выдает тебя отец замуж. Да что-то тяжко мне на сердце… Ни сватов не видала, ни имен не слыхала… Не к добру это… Возьми этот оберег… Помнишь, слова, которым я тебя учила?», – вспомнился ей тихий скрипучий голос нянюшки, наряжающей ее перед свадьбой.

«Помню, нянюшка», – шептала она тогда, с грустью глядя на кокошник, расшитый жемчугами и на отражение старенькой нянюшки в зеркале. Нянька опустила глаза и что-то причитала себе под нос: «Не к добру!».

«Так, коли беда какая, ты оберег в руке сожми да слова заветные скажи! Хоть шепотом, хоть губами одними! Не боись, кому надо, те услышат!», – тихонько поучала няня, переплетая ей косы.

Дворовые суетились и бегали туда-сюда, складывая сундуки с тканями заморскими, самоцветами и серебром на разукрашенные сани. Небо было ярко голубым, и все вокруг сверкало от свежевыпавшего снегом. Лишь на горизонте возле заснеженного леса виднелась малиновая дуга раннего заката.

Отец хмуро поглядывал на дочь и раздавал указания дворовым. Это туда, это сюда! Еще несите! Маловато будет!

– Ой, да и что, что сватов не было! Главное, чтобы жених красивым и ласковым был! А коли обижать будет, так скажите, что батюшке нажалуйтесь! А батюшка у вас, как осерчает – всем достается! Мне вон в тот раз тоже плетей всыпали ни за что! – вспомнился смешливый голос Марыськи. – Под руку горячую попалась!

– Тяжко мне на сердце, Марыська, – вспомнился ее собственный голос. Она сидела разодетая в соболью шубу, чувствуя, как страшное предчувствие пробирает ее, словно мороз.

Она ехала в санях, нахохлившись дорогими мехами, и сверкала на морозном солнце самоцветами. Ее ноги были прикрыты медвежьей шкурой. На коленях она держала ларец с золотом.

– Барыня, вам что? Сон дурной приснился? – всплыл в памяти удивленный голос Марыськи. Ей по такому случаю красный сарафан пошили и новую душегрейку жаловали.